Точка опоры. В Бутырской тюрьме 1938 года | страница 37
— Простите, так неужели после всего этого вы во что-то можете верить? Кондратьев сощурил глаза:
— Ничего не скажешь, вопрос, так сказать, в лоб. Как и прежде, в партию верю. Партия выше личных целей честолюбия и власти. Неудачи неизбежны. Это жизнь, это люди, но, как писал Энгельс, — пролетариат, как и все другие партии, быстрее всего учится на последствиях своих же ошибок, и никто от этих ошибок не может его полностью уберечь. Еще Ильич говорил, что мы сделали и еще сделаем огромное количество глупостей.
— Да, это, пожалуй, верно, — тихо проговорил Сергей Иванович. Он хотел еще что-то сказать, но тут неожиданно отворилась дверь:
— Собирайтесь на прогулку!
Вскочил Пучков-Безродный, приподнялся Кондратьев, полез собираться Сергей Иванович, и я вслед за ними. В коридоре загремели кованными сапогами:
— Ну, поторапливайтесь!
Пучков уже у двери. Запахнулся в морской бушлат, на лысую голову нахлобучил ушанку.
Подходят все новые — кто в комсоставской шинели, кто в демисезонном пальто, а кто в ватной телогрейке. Протиснулся вперед Островский. Легонькое пальтишко подпоясал мохнатым полотенцем, весь сгорбился. Собравшиеся у дверей люди разбираются по два. Пара за парой проходят в коридор.
— А ну, живей! — торопит надзиратель.
Вскочил с нар Кондратьев. На ходу, присев на колено, зашнуровывает башмаки. Копошится Сергей Иванович, обматывает портянками тощие ножки. Наконец, и мы с ним у двери.
Два конвоира в белых дубленых полушубках отсчитывают выходящих: сорок восьмая, сорок девятая, давай, давай, не задерживай… „А ну, подтянись!“ Я подтягиваюсь.
— А ну, не оборачиваться!
Длинной цепочкой растянулись арестованные: передние уже на лестнице, а хвост еще в коридоре.
Я в паре с Сергеем Ивановичем. Впереди нас, поддерживая под руку Леонида Михайловича, семенит Кондратьев.
Прошли коридор, вышли на лестницу. Ступенька за ступенькой спускаемся вниз. Покачиваются пары, постукивают каблуки. Вдруг — стоп. Остановился Леонид Михайлович — одышка.
— А ну, пошел, не останавливаться!
Внизу в дверях снова отсчитывают. Наступая друг другу на пятки, выходим на прогулочный двор.
Глотаю чистый воздух. Вздрогнул невольно: совершенно неожиданное в своей новизне черно-синее небо. Кажется высоко, а это еще куда-то выше, невероятно высоко.
Луна освещает мертвый двор. Тюремный корпус сливается с каменной оградой. В некотором отдалении другой корпус.
Пара за парой, нога в ногу, заложив руки за спину, шагаем по подмерзшему снегу. Ранняя зима тридцать восьмого года. Поравнялись с каменной оградой. Каменная ограда!