— Что может случиться?! Я нужен Старику, вот и все.
— Он знал, на каком поезде ты едешь?
— Он знает все! Я заказывал билеты через телефонистку нашей конторы, и поэтому ему ничего не стоило это узнать.
— И что ты будешь делать?
Я покосился на свои часы. Они сказали мне, что поезд отходит через десять минут.
— Подожди, мама. Я узнаю, что произошло, и вернусь…
Под заинтересованными взглядами аудитории я выскочил из вагона и, расталкивая толпу локтями, помчался к начальнику вокзала. Из громкоговорителей вновь донеслось мое имя. В царившей вокруг суматохе это показалось мне даже забавным.
Через две минуты я уже был в нужном кабинете и громко объявил:
— Комиссар Сан-Антонио!
Начальник вокзала почтительно приветствовал меня и указал на телефонный аппарат со снятой трубкой.
— Ваш корреспондент на линии, господин комиссар!
Я схватил эбонитовый источник своих неприятностей и проревел в микрофон:
— Алло!
Это действительно был Старик. В его обычно ледяном голосе на этот раз слышались живые нотки:
— Слава Богу! — воскликнул он.
— Он помог мне заказать билеты, — нашелся я.
Его тон вновь стал холодным, как лед:
— Отмените отпуск, Сан-Антонио, вы мне нужны!
Все как обычно, не правда ли? Когда мой шеф переходит на подобный язык, протестовать, как это сделал бы любой француз, бесполезно. Как правило, я встаю по стойке смирно и отвечаю: «Есть!». Однако атмосфера вокзала и мысль о моей старушке Фелиси, сидящей в окружении наших чемоданов, кюре, карликового пуделя, ковбоя и застарелой экземы, которой накануне стукнуло шестьдесят, побудили меня к мятежу:
— Послушайте, шеф, я уже был в поезде…
— Мне это известно!
Короткая пауза. Затем он добавил:
— Это серьезно, Сан-Антонио. Это очень серьезно…
Признав себя побежденным, я издал один из тех вздохов, при помощи которых фрицы незадолго до войны надували свой дирижабль «Граф Цеппелин»:
— Я скоро буду, шеф!
Я кивнул начальнику вокзала (этот болван вполне мог бы звонить своей милашке, когда шеф набирал его номер) и, как будто соревнуясь с Затопеком[2], помчался к семнадцатому пути, где мой скорый уже бил копытом от нетерпения. Фелиси подошла к двери купе:
— Итак?
— Не повезло, мама. Мне нужно остаться. Поезжай, а я присоединюсь к тебе, как только смогу. Держи твой билет и передай мне чемодан…
Бедняжка, у нее в глазах стояли слезы. Я еле сдерживал досаду.
— Что ни говори, Антуан, твою профессию нельзя назвать христианской, — вздохнула она, отдавая мне вещи.
— Да, матушка, ее нельзя назвать даже просто профессией. Но не огорчайся и хорошенько погрейся на солнышке. Думаю, что к Пасхе я освобожусь! Ты купишь мне шоколадное яйцо. Только не устраивай мне нагоняй, в моей жизни их и без того достаточно…
