Спонтанное расположение изъятых из кофра книг Райнхольда не удовлетворяло. Но и на расстановку их в хронологическом порядке он никак не мог решиться. Для него все они относились к одному и тому же временному отрезку. Тогда он рассортировал все книги в соответствии с шестиразрядной цветовой гаммой. Вследствие этого боготворимому им Гёте выпало весьма невыгодное место. Стало быть, по алфавиту. Сначала Райнхольду показалось, что он достиг желаемого. Так. Беньямин. Прекрасное начало. Лишь потом он узрел, что это — улица с односторонним движением. Водрузить Библию, от которой тоже никуда не денешься, за Беньямином, или же первого места удостоить Новый Завет? Да, но не мог же он просто так взять да располосовать Библию надвое. Он, книжный червь Райнхольд, разумеется, не мог пойти на такое! (Он не был настолько наивен.) Тогда за Беньямином? Ни в коем случае! Это уже совсем никуда не годится. Библия носила имя «Книга» (не мог же он взять да позабыть о первоначальном значении этого слова, так что уж не обессудьте), уже поэтому ей никак нельзя было оказаться на втором месте. Ни за что на свете. И Райнхольд решил просто положить ее на ночную тумбочку, как в отелях, он сам не единожды видел. Однако стоило ему увидеть ее там, как в голову пришла досадная мысль о том, что, пожалуй, мать именно такого шага от него и ожидала (впрочем, оставим мать Райнхольда до поры до времени в покое), поэтому он снова убрал Библию с тумбочки и положил ее назад в кофр, который, в свою очередь, закинул на шаткий платяной шкаф. (Три дня спустя этот популярно-культовый библиографический шедевр благополучно приземлился на его письменном столе, Фалька вдохновила на подобный шаг драма, которую он тогда увлеченно проглатывал. Все верно. Никто не знал Райнхольда лучше его матери. Вы еще познакомитесь с этой женщиной.)
Комната его занимала площадь в девять с половиной квадратных метров. Райнхольду, выросшему в огромном домище в целых три этажа, пришлось долго привыкать к этой норе. Его отец распланировал бюджет сына чрезвычайно рационально. Вероятно, потому что Фальк так и не бросился очертя голову выполнять заготовленные за и для него карьерные предначертания. Вероятно, потому что Фальк непременно желал посвятить себя изучению философии в университете на другом конце страны, а не в своем родном городе. Вероятно, в силу привычки, сводившей его педагогические устремления к одному-единственному принципу — удержать Фалька на весьма коротком финансовом поводке. У отца никогда не могло возникнуть желания, например, взять да отправить сыну ящик, битком набитый книгами. Его же самого книги скорее тяготили. Библиотека была унаследована от тестя, и отец относился к ней с известной долей пиетета. Но стоило ему раскрыть книгу, как практически мгновенно заявляла о себе аллергия на бытовую пыль. Раз пять подряд обстоятельно чихнув, он бросал книгу и со всех ног удирал прочь: мужчина в теле, передвигавшийся будто перегруженная, осевшая по самую ватерлинию баржа, которого никто и вообразить себе не мог бегущим куда-то, сломя голову мчался прочь из библиотеки. Описанная сцена повторялась с периодичностью одного раза в месяц, и маленький Фальк подбирал с пола книжки, на которые аллергическая реакция его родителя была наиболее острой. В 1972 году это были произведения Томаса Манна, Гейне, Юнгера, Тургенева, Брода, Толстого — отпускной месяц не в счет, — затем шли сборник репертуаров театров, Бёлль, годовая подшивка «Шпигеля», Зигфрид Ленц и Достоевский. (Вы не усматриваете здесь глубинной причинной связи?)
