— Продай-Смерть, давай сказку.
— А стремить кому?
Длинный, не поднимаясь, толкнул ногой голого мальчишку в папахе:
— Иди.
Продай-Смерть угодливо согнулся над лежащим главарем.
— Какую сказывать?
— Все равно.
— Тогда я лучше свою быль.
Он не рассказывал, а скорее пел, гнусавя и вздыхая:
— По Симбирской губернии течет долгая река Свияга. Мимо нашей деревни загибается, во темном лесу скрывается. Роса по травке сверкает, на реку туман пущает. Камыши к воде пригибаются, а язи в воде бултыхаются. Тут закину я леску волосяную, восходит солнышко…
Вожак ткнул рассказчика ногой.
— Опять про язей ноешь, — захрипел вожак. — Вались ты к чорту со своим солнышком…
Он выругался длинно и бессвязно.
— Новую давай.
Калека с готовностью предложил:
— Тогда я про разбойников.
Он завел бесконечно о какой-то пещере на берегу моря, стены которой увешаны коврами, о шайке бандитов, разъезжающих на белых конях, о красавице, зарезанной атаманом. Минутой позже красавица обнимала старого миллионщика.
— Чего клеишь, — не утерпел вожак, — зарезали ведь ее.
— Которую?
— С бриллиантами.
— А эта — под чадрой! Понимать надо, — невозмутимо поправился Продай-Смерть.
В сказке рекой лилось вино, сверкало золото, соблазняла вкусная пища. Неуемный вымысел захватил слушателей. Послышался вздох:
— Пожить бы так.
— На том свете в лазарете, — отрезал длинноногий. — Кончай, Продай-Смерть.
На последнем слове сказочник всхлипнул:
— Терпенья нет. Может, веселую? Веселой никто не захотел.
Светало. Огонь замирал. Лица ребят сделались пепельно-серыми. Погребинский встал:
— Куда ты? — окликнули его.
— Скоро увидимся, — ответил многозначительно Погребинский.
Чахоточный понял это по-своему:
— В тюрьме места хватит.
Через несколько часов Погребинский докладывал члену коллегии ОГПУ о своих наблюдениях и о возникших за эти дни намерениях.
Член коллегии не возражал.
— В основу нужно положить указание Феликса Эдмундовича о доверии, свободной обстановке, внимании к живому человеку, — подчеркнул он. — Тут можно значительно использовать опыт детских домов. Но… никаких «просветительно-культурнических» иллюзий. Пролетарская диктатура не шутит. Воры начинают понимать, что воровать безнаказанно им не позволят. От наших домзаков возьмем их дисциплину. Самое главное — это труд. Труд и доверие. Вот на этих началах и будем работать.
Погребинский продолжал свой доклад:
— Надо использовать неписанные законы профессиональной этики и склонность воров к романтике как орудие перевоспитания. Воры ненавидят «лягавство» — измену своим. Направим эту ненависть против тех из них, кто попытается дискредитировать поведением устав учреждения, у которого еще нет имени. Воровскую спайку, основанную на страхе, будем стремиться переработать в товарищеское чувство к живущим в этом учреждении.
