Лгунья | страница 20

Сева, не соизволяя ответить, прошел к себе. Он хлопнул дверью так громко, что разбудил Катю.

— Сева?.. Она меня била… Била!

— Кто избил? Что случилось?! Говори толком. Тише, на нас оглядываются… Ну? Говори.

Кира не в силах была говорить. Упав на скамейку, она заплакала и вдруг, — он не сразу понял это и от срама зажмурился, — прижалась с маху к его плечу.

Они сидели в одном из самых людных городских скверов, в час пик. Он чувствовал сквозь рубаху тепло ее слез, она жалась к нему, как будто хотела в него вдавиться. И… такова уж беспримерная несправедливость жизни — в эту минуту первой (и полной) Кириной искренности ему захотелось отодрать ее от себя, как отдирают вцепившегося котенка… Только то он и видел, что ее сутулую спину и острые, шершавые, вздрагивающие локти.

— Кира, тише… Ты соберешь толпу.

— Наплевать! Пусть.

Поморщившись, он вспомнил о Кате, своей сестре. Разве она могла бы — какое бы с ней ни случилось горе — так открыто его выплескивать? Нет. Их Катя… Одним словом, совсем, совсем другой она человек…

…Никто из ребят никогда не бывал у Костыриков. К Кате не приходили в гости даже подруги. «Мой дом вам не проходной двор», — говорил отец.

Однажды, возвращаясь с вечерней смены, старик Костырик застал внизу, у подъезда Катю с каким-то мальчиком. Мальчик робко держал в руках Катин школьный портфель.

— Домой, непутевая! — заорал отец. И, сдвигая брови, поволок ее вверх по лестнице.

Катя тихо плакала, но не сказала отцу ни слова. Перечить она не смела.

Сева не подошел к сестре, чтоб утешить ее. Он считал, что отец поступил хоть и грубо, но по существу правильно. Девушка!.. Оба они несли за нее ответ.

… — Кира, ты на меня не сердись… Неужто родители никогда и пальцем до вас не дотрагивались?..

— Дотрагивались… Только не до меня… Я — старшая… И я думала, что меня в семье ува… уважают… Севка!.. Я целый день ничего, ничего не ела!

Он с облегчением отстранился, слегал до угла и купил ей в будке хрустящий картофель.

Отойдя в сторонку, Кира принялась есть. Съела все, до последнего ломтика.

— Вытри! — И она протянула ему ладони.

Он подобрал кулек, который она швырнула на мостовую, скомкал его, положил в урну…

— Прошу! (Он подал ей сложенный вчетверо носовой платок.)

— Целый день ничего-ничего-ничего… Даже кусочка хлеба…

Он неторопливо зашагал к булочной и принес ей сдобы.

На этот раз она ела медленно и лениво, повернув в его сторону задумчивые, совершенно детские, опухшие от слез глаза.