Я ходил по Лондону с фонарем и свечою, рыдая, как неприкаянный, и вдруг набрел на толпу, образовавшую собой как бы полумесяц; впереди нее стояла роскошная сцена для мистерий с золотым занавесом. Один из лицедеев, одетый музыкантом и с лютней в руках, выступил на край сцены и обратился к зрителям: «Все радости сей жизни – не что иное, как ребячьи забавы. Вся слава сего мира есть лишь рукодельный фейерверк, что блистает краткое время, оставляя по себе только вонючий дым. Все труды человеческие подобны усилиям ветра, что борется с пустотой и вздымает тучи пыли, от коих нет никакого проку». Они смеялись каждой его шутке и захлопали, когда он кончил свою речь; все еще улыбаясь, он взялся за лютню. Музыка его была необычна, в ней звучало страдание, – однако мелодия почему-то не взмывала ввысь, но как бы попадала в ловушки площадей и переулков, так что вскоре музыка наполнила Бридж-Pоy, Уолбрук, улицу Св. Марии Ботольфской и Кенуик-стрит. И, слушая его игру, я ощутил свою ничтожность и тщету всех своих потуг. Чего добивался я, как не славы и мирского успеха, хотя они были голой видимостью и мишурой, не приносящей счастья даже в момент ее обретения? Разве я хотел превозмочь время и природу лишь затем, чтобы напороться на них, точно на кол? Пускай я найду философский камень и постигну тайны звезд – что мне в них, если я так и умру непризнанным? Да я, наверное, уже умер и попал вот сюда. Это был город тьмы. Ибо теперь на сцену вышла женщина: она приблизилась к музыканту и связала его сладкогласные уста бечевою.
Затем все большой процессией двинулись по улицам, которые от Абчерч-лейн до Ломбард-стрит были заново усыпаны гравием. На домах висели гобелены, ковры и шелка, а Берчин-лейн была убрана золотыми и серебряными тканями, а также бархатом всех оттенков. Возглавляли шествие дети в голубом и зеленом, с гербом Лондона, вышитым на рукавах. Потом шли члены всех городских гильдий в костюмах красного и желтого цвета, неся впереди свои знамена и вымпелы; на углу Сент-Николас-лейн их встретили бакалавры в малиновых капюшонах, с барабанами, флейтами и звонкими тубами, а за ними – шестьдесят дворян, одетых, согласно обычаю, в голубые мантии и красные накидки. Далее шагали представители цехов в белом платье, затем олдермены в алом и сопровождающие их парламентские приставы в богатых желтых и золотых нарядах, затем рыцари в синем и пурпурном и, наконец, лорды: каждый из них был облачен в цвета, соответствующие его рангу и положению в обществе, точно так же, как любая из сфер движется и поет особым, подобающим ей образом.
