– Твой собственный сын?
Несколько секунд я слушал ее молчание, потом поднял на нее глаза. Сейчас мне кажется, что я не плакал.
– Ты не мой сын, Мэтью. Он нашел тебя. Усыновил. Он говорил, ты какой-то особенный. Уникальный. Мне пришлось с этим смириться: я знала, что сама никогда не смогу родить ему детей. – Теперь я понял, откуда брались ее гнев и горечь, даже в тех случаях, когда она изливала их на меня. Мой отец медленно разрушал ее, так же верно, как если бы кормил ее ядом. Но чего он хотел от меня? Как назвал это Дэниэл? Магией секса? Теперь мне стало ясно, отчего я забыл свое детство и потому забыл себя. Ясно, почему в моих воспоминаниях не было людей. Я утерял все с самого начала. Лишь ценой невыносимого душевного напряжения я мог обращаться мыслями к той поре своей жизни, которую мнил забытой, но которая, по сути, сформировала меня.
До полудня мы успели поговорить обо всем, и я рассказал ей, что выведал о его жизни на Клоук-лейн. Она ни капли не удивилась этому: она уже давно подозревала, что у него имеется, по ее выражению, «логово». По мере того как развивалась беседа, каждый из нас начинал узнавать собеседника; мы походили на чужих друг другу людей, понемногу налаживающих знакомство. Это было чрезвычайно странное чувство: увидев в ясном свете его, мы увидели и себя.
– Мне было так трудно, Мэтью. Ведь он всегда оставался рядом, понимаешь. Ты всегда был, в общем-то, его ребенком, а не моим. Считается, что все дело в любви, но… – Вот в чем была главная тайна. Я вырос в мире без любви – в мире магии, денег, обладания – и поэтому не имел ничего ни для себя, ни для других. Вот почему вместо реальных людей я видел призраков. Вот почему мне слышались голоса прошлого, а не настоящего. Вот почему я мечтал о том, чтобы укрыться под стеклом, в покое и отчуждении. Миф о гомункулусе был всего-навсего одной из сторон лишенного любви отцовского существования – этот образ стерильности и ложной невинности не мог родиться ни из какого иного источника. Теперь же наступило время коренных перемен.
Я встал из-за стола и обнял ее.
– Что ж, мы все-таки можем быть благодарны, – сказал я. – По крайней мере, мы уцелели, правда?
– Вроде бы.
В этот момент на кухню вернулся Джеффри.
– Я не пропустил ничего интересного?
– Нет, милый, – сказала она. – Мы тут просто повспоминали кое о чем.
– А, ну хорошо. – Теперь я понял, отчего моя мать выбрала себе в пару столь заурядного человека: он был символом обычного течения жизни, которого она все эти годы была лишена. Впрочем, что же здесь такого обычного, если это принесло ей счастье? Только начни искать вечность, и будешь обнаруживать ее повсюду. Я стоял у кухонного окна и глядел на лужайку, а он подошел ко мне, точно желая утешить.
