Вот как раз туда, через Змеиный ручей и выше, в Конкорду, я и совершил свой последний бег наперегонки с законом — много лет спустя.
Я устроился здесь ковбоем, Фрэнк же отправился на Прайор Крик, в двадцати милях отсюда.
Загон для клеймения находился на опушке леса, на ближнем берегу ручья. Харлисс не особенно интересовался, кто владелец клеймившихся там бычков. Загон был надёжно укрыт от посторонних взглядов.
Как-то утром мы клеймили очередную партию. К нам подскакали пятеро каких-то ребят, кивнули Харлиссу и принялись срезать куски мяса с туши, висящей на дереве. Один из них подошёл ко мне.
— Да ты, никак, не узнаёшь меня? Это ж ты вкалывал на ранчо Ленивого Зеда, у моего отца, ска’шь нет?
Он знал о выстрелах в Лас Крусес. Знал об убийстве моего брата. Знал, что револьвер я выхватываю быстро, а язык держу за зубами. Он рассказал мне об успешном нападении на поезд железнодорожной компании Санта-Фе.
— На ранчо много не заработаешь, — заключил он. — Думаю, скоро ты присоединишься к нам.
Он оказался самым настоящим пророком. Всего месяцем позже Джон Харлисс сидел на крылечке своего дома. Я стоял у двери. К нам подъехал сосед-фермер. Значит, что-то стряслось. Он всегда появлялся только тогда, когда были какие-нибудь новости. Никто в мире не любит сплетничать больше, чем эти мелкие фермеры, рассыпанные по великой равнине. Распространение новостей возвышает их в собственных глазах.
Джон Харлисс, белобрысый гигант, башней возвышался над вертлявым фермеришкой.
— Чё, ещё не слыхали, а? — Тут ему на глаза попался я, и он закончил заговорщицким шёпотом: — Парней, что убили Дженнингсова брата, оправдали.
Хьюстон и Лав на свободе!
Ну вот, то, чего я с таким опасением и надеждой ждал целых шесть месяцев, стало для меня настоящим потрясением. Холодная, яростная решимость обуяла меня. Понятно, что теперь я должен с трезвым расчётом совершить то, что должен был сделать в порыве безрассудства.
Не кровожадность, а жажда справедливой мести — вот что подстёгивало мою ярость на протяжении всей семидесятипятимильной скачки к отцовскому дому.
Топот копыт, прогрохотавших у его порога, разбудил отца. Завидев меня, он застыл, как изваяние.
— Ну что, ваша честь? — Я протянул ему руку. Он не принял её.
— Что ты наделал? — Я никогда не видел у него таких холодных, враждебных глаз. — Что это всё значит?
Он порылся в кармане и, вытащив из него листовку, протянул её мне.
В ней было написано: «За ограбление экспресса Санта-Фе разыскивается Эл Дженнингс». За мою голову была назначена награда.
