— Вот-вот… Так и запишите.
Я пишу. В дверях появляется Элиот.
— Мы готовы репетировать, сэр.
— Пошли. — Бергманн разворачивается и идет в павильон, мы с Элиотом пристраиваемся сзади — ну чисто генеральская свита. Все головы поворачиваются в нашу сторону: актерам интересно, о чем мы говорили с Бергманном. При мысли о том, что ты держишь в напряжении столько людей, меня охватывает ребяческое чувство собственной значительности.
Элиот подходит к ширме, за которой гримируется Анита.
— Мисс Хейден, — осторожно начинает он. — Вы не могли бы выйти? Все готово.
В коротком платьице в цветочек, фартучке и нижней юбке с оборками Анита похожа на избалованную девочку. Она выходит и идет к павильону. Она кажется более хрупкой, чем ее изображают на фотографиях, — впрочем, то же самое можно сказать почти обо всех знаменитостях.
Я с опаской подхожу, приготовившись к худшему. Криво улыбаюсь.
— Прошу прощения… Мы опять изменили строчку.
Анита сегодня на удивление покладиста.
— Изверг! — игриво восклицает она. — Ладно уж, показывайте, что там у вас получилось.
Элиот подносит к губам свисток.
— Тишина! Полная тишина! Генеральная репетиция! Зеленый свет! — Последняя фраза адресована вахтеру, который включает надпись на двери студии: «Тихо. Идет репетиция».
Наконец-то. Началось.
Тони с тоской смотрит в окно. Еще вчера они встречались с Рудольфом. А сейчас от него принесли письмо, полное намеков и прощальных уверений в любви: Рудольф не мог открыться и сказать, что он принц и что срочно необходимо отбыть в Бороданию. Тони поражена в самое сердце. Ее глаза полны слез. (Сцена дается крупным планом.)
Открывается дверь. Входит отец девушки.
Отец: Что случилось, Тони? Разве ты еще не на Пратере?
Тони (лихорадочно подыскивает слова): Я… Я… У меня нет цветов.
Отец: Неужели ты вчера все продала?
Тони (с нарочитым безразличием, придающим ответу двусмысленность): Я не могу продавать вчерашние цветы. Они так быстро вянут.
Горестно всхлипнув, Тони выбегает из комнаты, хлопая за собой дверью. Отец смотрит ей вслед в немом удивлении. Затем пожимает плечами, как бы говоря, что все эти женские капризы выше его понимания.
— Стоп! — Бергманн резко поднимается с места и подходит к Аните.
— Позвольте мне вам кое-что сказать, мадам. Вы блистательно освоили науку хлопать дверью. Даже чересчур. Вы придаете этому действию столь глубокий смысл, что по сравнению с ним убийство Распутина — детский лепет на лужайке.
Анита снисходительно улыбается:
