Звукооператор вполголоса чертыхается. Он ненавидит, когда его подгоняют.
— Микрофон барахлит, — объясняет он с ядовитым терпением. — Слишком крикливые декорации… Тедди, бум[43] чуть левее. Нам понадобится этот цветочный горшок.
Кран отъезжает, таща за собой микрофон, как удочку. Тедди ныряет в декорации и прячет второй микрофон позади китайской статуэтки, украшающей стол.
Откуда-то из-за задника слышится голос Артура Кромвеля:
— Где наш дражайший Ишервуд?
Артур играет отца Тони. Этот пышущий здоровьем красавец с породистым лицом и благородной осанкой обожает играть на публику и пользуется огромным успехом у женщин. Он хочет, чтобы я прослушал его роль. Забывая слова, он, нисколько не смущаясь, прищелкивает пальцами и начинает импровизировать.
— В чем дело, Тони? Разве тебе еще не пора быть на Пратере?
— Разве ты не собираешься сегодня на Пратер? — поправляю его я.
— Разве ты не собираешься сегодня на Пратер? — В сценарном варианте фраза явно режет чуткое артуровское ухо. — Будто каша во рту… Я себя не слышу… Может, лучше: «Как, разве ты еще не на Пратере?»
— Годится.
— Ишервуд! — зовет Бергманн. (Перебравшись на студию, где всегда полно народу, он стал обращаться ко мне по фамилии.) Заложив руки за спину, он размашистым шагом направляется к выходу, не удосужившись обернуться, чтобы удостовериться, иду ли я следом. Мы проходим двойные двери и оказываемся на лестнице, ведущей к пожарному выходу. Сюда приходят поговорить или покурить, потому как в самом помещении курить запрещалось. Я киваю сторожу, лорнирующему газету «Дейли геральд». Он у нас страстный почитатель Советской России.
Мы стоим на узкой железной платформе; вдалеке за крышами домов холодно серебрится серая река. После спертой духоты студии влажный воздух кажется восхитительным. Легкий ветерок, пробегая мимо, запутался в густой шевелюре Бергманна.
— Как вам эта сцена? Годится?
— Да вроде все нормально, — я пытаюсь придать голосу убедительность. На меня еще с утра накатил приступ лени, и забивать себе чем-то голову совершенно не хочется. Мы утыкаемся каждый в свой экземпляр сценария — я старательно изображаю на лице задумчивость. После бесконечных читок слова утратили для меня свой первоначальный смысл.
Бергманн сосредоточенно сопит.
— Мне кажется, тут надо что-то придумать… Слишком уж примитивно, слишком убого… А если Тони скажет: «Я не могу торговать фиалками вчерашнего дня. Они несвежие»?
— Я не могу торговать вчерашними фиалками. Они слишком быстро вянут.
