— Смотри, парень, не надломись. Долго ли душу с места сдвинуть, — Он постучал себя пальцем по левой стороне груди и добавил: — Сдуру подшипники поплавишь.
— Не надломлюсь, Федор Кириллыч! —- излишне бодро воскликнул Алешка. Его глаза сухо и жестко блеснули.
Федор, склонив лобастую и уже лысеющую на темени голову, что-то отметил у себя в листе...
— Отдыхать, ребята. Никаких гуляний. Приведите в порядок машины, и отдыхать. Гулять после будем. Урожай примем и погуляем. — Федор наморщил лоб и вспомнил: — Да, Сеня, посмотри карбюратор. По-моему, ты ходишь на богатой смеси — дым из глушителя валит, как из паровоза. А тебе, Лешка, пора поменять местами передние скаты. Не то к осени останешься без резины.
Я вышел с Алешкой. На стоянке светились влажными боками и стеклами еще не просохшие после мытья самосвалы.
— Гони свой на эстакаду. А я помою здесь. Другим шлангом, — предложил я.
Алешка согласился. Отсюда было видно, как он рывком загнал самосвал на эстакаду и тормознул так, что ЗИЛ клюнул носом, а колеса повисли над самым краем. Алешка открыл вентиль, полоснул тяжелой струей в поднятый кузов, но тут же бросил шланг на мокрые, промытые до желтизны доски и зачем-то полез под передок. Черный шланг шевелился, как живой, веером орошая все вокруг.
Потом Алешка снова поливал машину и, не домыв один бок, сунулся под капот, вынул щуп, посмотрел масло на свет, потер его в пальцах и положил щуп на подножку. Вода сбила его в непросыхающую под эстакадой грязь.
Алешка спрыгнул за ним и долго, со злостью ругаясь, вытирал его о штаны...
Когда мы встретились с ним в проходной, на побледневшем продолговатом лице Алешки блестели крупные капли — не то воды, не то пота. За несколько минут он постарел и осунулся.
— Пойдем, Семен Василич! — воскликнул он, но бодрый голос никак ее вязался с его обликом...
Шелестя мотором, «москвич» катил к бетонному заводу по пустынному шоссе.
— Вы сколько рейсов сегодня сделали, Семен Василич? — спросил Алешка.
— Шесть... По три — до обеда и после.
— У меня девять, — сказал Алешка. И уверенно добавил: — Завтра и вы сделаете девять. Может быть, завтра восемь: Но через день — девять.
Я промолчал.
— Не ве-е-рите? — обиделся Алешка.
— Не потому, — сказал я. — После самосвала странно вести эту коробочку. — Я похлопал рукой по баранке. — Игрушка. Сидишь, точно в корзинке.
Ехали медленно. И, может быть, поэтому хруст мелкого щебня под узкими шинами «москвича» казался громким. Мы огибали поселок. Солнце заходило. Силуэты домиков. поселка были четкими и неподвижными.
