Спазм исказил все его лицо, вены на лбу вздулись, руки судорожно дергались в некой борьбе — он сопротивлялся постороннему воздействию, которое грозило взять над ним верх.
— Отлично, тогда — Р-румп-титти-титти-тум-ТО-РО-ПИ-ТЕСЬ!
Спустя час мастерская напоминала объятую пожаром эвкалиптовую рощу. В тусклом свете, проникавшем сквозь кабалистически разрисованные драпировки на окнах и падавшем через застекленный люк на крыше, вырисовывались неясные очертания Саймона на самом верху лесов и пяти других интеллектуалов, прижавшихся к стене и усердно пыхтевших самокрутками. В их головах, полностью очищенных марихуаной от мыслей, все еще звучали последние, прочитанные сочным басом Лестера Флегиуса слова из принесенного Гори листка.
Феба Сальтонстолл отказалась от самокрутки, заметив просто: «Нет, спасибо, у меня всегда с собой свой пейотль[5]». Закрыв глаза, одетая в белую, как саван, со складками в греческом стиле мантию, она возлежала на трех маленьких диванных подушечках у противоположной стены.
Комнату по периметру на уровне середины стены опоясывала слабо светящаяся линия, образуя по ходу шесть тупых углов, не считая собственных четырех углов мастерской. Как сказал Норман, это было точным топологическим подобием магической пентальфы, или пентаграммы. Едва различались прибитые к каждой двери пучки чеснока и разбросанные перед ними крошечные серебристые кружочки.
Норман щелкнул зажигалкой, и к шести красным точкам самокруток добавился маленький язычок голубого пламени.
— Время приближается! — надтреснутым голосом прокричал Норман и неуклюжей походкой торопливо обошел, зажигая, двенадцать железнодорожных факелов, вбитых в пол прямо сквозь большой холст картины.
В этом красном адском огне они увидели друг друга. Бесы. Феба застонала и беспокойно заметалась у стены. Кашлянул Саймон — густые облака дыма достигли потолка, окутав леса.
Раздался крик Нормана Сэйлора:
— Вот оно!
Феба слабо взвизгнула и изогнулась, будто через нее пропустили разряд тока.
На лице Талиаферро Букера Вашингтона появилось выражение мучительной боли, смешанное с удивлением, как если бы его ткнули сзади булавкой или горячей кочергой. Он властно поднял руки и отбарабанил на своей серой африканской колоде короткую фразу.
Где-то наверху, в облаках адского дыма, мелькнула рука с двадцатисантиметровой кистью, ниспослав вниз большой, распадающийся в воздухе, сгусток. Он шлепнулся на холст точным отображением короткой фразы, пробарабаненной Тэлли.
