В гостиничном номере, ставшем последним салоном для русских эмигрантов, мой дядя тихо говорил своим красивым голосом, с самого начала таким строгим и важным, и этот его тон внушал чувство доверия всем его слушателям.
— Речь идет об умело разработанном преступлении, жертвой которого станет ваш несчастный брат, мой дорогой Игорь…
Довольно молодой человек, но уже с седыми висками, сжал сильнее рукой подлокотник кресла.
— Князь, я прекрасно понимаю, что не желаю встречаться с Женевским комитетом. С тех пор когда мне был представлен граф Игнатьев, я прислушиваюсь к его советам.
— Вы верно поступили! Несмотря на то, что эта трагедия разыгралась давно, нас повсюду загоняют в угол, преследуют… Даже те ужасные условия жизни, в которых мы с вами находимся, не отвращают наших врагов… Они все еще опасаются, как бы мы не выскользнули из их рук…
— Князь, — перебил говорившего визитер, — я думаю, что мы уже не можем внушать им никаких беспокойств. Вот уже пятнадцать лет они — хозяева России, их официально признали все европейские державы, они захватили всю власть без остатка.
— Кроме власти над душой, — оборвала его Софья Костжановская, раскуривая погасшую сигарету. — Они сейчас опасаются только одних свидетелей… а ваш брат, несомненно, очень много знал…
— Мой брат посвятил как свою жизнь, так и свою смерть императорской чете! — Особенно царице? — спросил мой дядя.
— Бесспорно. Царица доверила ему одну чрезвычайно секретную миссию…
Мое сердце учащенно билось в груди, когда я слушала этот разговор, который меня сближал с этой очаровательной личностью, о которой я, по существу, ничего не знала или знала слишком мало, а все вокруг рисовали ее как врага, который приносил одни несчастья и не мог вызывать к себе ни малейшей симпатии.
Моя тетка позволила мне остаться в комнате. Она сама вступила в беседу.
— Игорь, все это уже в прошлом. Вы теперь — парижанин. Ради сохранения памяти о вашем брате, постарайтесь хоть немного позабыть об этой драме… Приходится лишь сожалеть, что такая благородная натура, как Алексей, захотел служить безнадежно проигранному делу, а главная его героиня ни у кого не пользовалась симпатией…
Софья Костжановская посмотрела с упреком на мою тетку:
— Тамара, как же ты можешь так говорить об этом! Кто же не может не испытывать сильного волнения, думая о несчастной судьбе Александры Федоровны?
— Но ее никто не любил. А ей это ужасно нравилось. Это была такая гордячка…
Игорь Лавров встал и, щелкнув каблуками, резко возразил моей тетушке:
