Мой отец не часто вспоминал о России, России своего детства, с ее чисто азиатской роскошью и повседневным, несколько архаичным образом жизни. Но он проявлял громадное почтение к последним самодержцам, которым он всегда служил верой и правдой с большим усердием. Каким счастливым он был, когда к нему приходил какой-нибудь соотечественник, укрывшийся в Париже, и они с ним подолгу, часами, разговаривали об «их стране», о тех незабываемых деньках, которые навсегда канули в прошлое. В такое время нам обычно запрещали им мешать. Когда бы в доме не появлялся такой визитер, после их разговора на стол обязательно ставили еще один прибор.
Так, день за днем я с удивлением и восторгом узнавала состояние этих горемык, оказавшихся в стесненных обстоятельствах, на грани нищеты, одолеваемых множеством проблем, среди которых самыми главными были плохое состояние здоровья, поиск средств существования и чувство чужака. Они затемняли все прочее.
Там, на нашей улице Дарю, я смешивалась с этой толпой на тротуарах, на мостовой, перед русской церковью, и в ней узнавала многих друзей моего отца, его родственников, его «протеже». Они скапливались группками во дворе, вели между собой беседы на языке, который я до конца не понимала, ибо едва знала его, и от этого успокаивалось мое сердце. Старые женщины в скромной одежде получали почтенные знаки внимания от мужчин такого же, как и они, возраста, таких чопорных, в потертых пальто, — они срывали с головы старый котелок зеленоватого цвета или шапочку.
Голубизна церковных куполов, холодная луна на небе, холодная, по-сибирски, ночь, вызывали во мне своеобразные чувства. Мне казалось, что эти люди помогают мне возродить в воображении святую Русь; эти люди, хотя и побежденные внешней стороной жизни в своем большинстве, все же сохраняли свою свежую жестокую чувственность. Несчастная, трогательная любовь к прошлому освещала их, как освещают свечи, горящие перед иконами; в их глазах, казалось, поблескивали всполохи могучих струй Невы-реки, проходили чередой омертвевшие дворцы, где больше не было ни роскошных празднеств, ни мятежей, а также дивные украшения монастырей, вольные степи, мрачные крепости, высокие горы с белыми снежными шапками, в них чувствовалась эта вечная потребность в чуде, эта никогда не иссякающая вера в Бога.
Прислушиваясь к их разговорам, к их молитвам, я чувствовала запах ладана, а в их спорах на стародавний манер проявлялась их несгибаемая верность своим корням. История Александры Федоровны, этой носительницы покаяния, прибывшей в эту громадную империю, чтобы сгинуть там вместе с ней на кострах ненависти, только раззадоривала мои нежные чувства к ней, усиливала мое детское любопытство, а также дочернюю мою жалость к ней, ибо в молитвах моего отца я постоянно слышала благословенно повторяемые имена, отныне вошедшие в легенду — имена Николая и Александры!
