Мы лежали в придорожной канаве. Осенние мухи жужжали вокруг нас, пели жаворонки. Женщина подходила все ближе и ближе. Дедушка задержал ее и сказал: «По-моему, ты занимаешься воровством, женщина!» Старуха проговорила плачущим голосом: «Ах, добрый человек, не доноси на меня. Я подарю мальчику денежку, да, да, подарю».
Она порылась в глубинах своего кармана на юбке и дрожащими руками вытащила вышитый кошелек, она плакала, и мне стало ее жалко. Я отказался от протянутого мне талера — такой поступок шел наперекор дедушкиной последовательности, его твердолобому упрямству, его стремлению к наживе. Это упрямство и стремление к наживе породили много злого в моем дедушке и в нашей жизни, но тогда я еще не ведал этого, особа дедушки была для меня священна и непогрешима.
Так как я не брал отступного талера у старухи, дедушка выбранил меня и добавил: «Хорош делец из тебя выйдет, малый!» Он сгреб талер, отобрал у старушки яблоки и сказал: «Ну ступай, старая карга, интересно, тебе бы понравилось, если бы я отряс яблони в твоем саду!» Старуха закивала головой и заковыляла своим путем. Пели жаворонки, мягкие звуки их песни шариками скатывались на нас, и каждое дерево, на которое опускался жаворонок, принадлежало ему.
А в другой день (детство не знает дат) я увидел через стекла перевернутого бинокля крошечного человечка, бредущего по шоссе. Человечек пригибал граблями ветки яблонь и набивал сорванными яблоками карманы.
Я передал бинокль деду. Дед поглядел в бинокль и выругался, потому что вором оказался мой другой, сводный дед Юришка, он жил в нашей деревне. Оба дедушки не очень дружили между собой, и, когда дед Юришка подошел, дед Кулька произнес: «Какой у меня благородный родственник!»
Дедушки спорили по-сорбски. Они говорили со злобой, растягивая слова, поэтому я мало что понимал, но слово «черт» оба повторяли по многу раз. Потом дед Юришка необычно ласково обратился ко мне и стал смотреть в бинокль на деревню Шёнхейде, а дед Кулька вытаскивал у него из карманов яблоки. Потом дед Юришка спросил у меня, кто дал нам бинокль, и я, ничего не подозревая, сказал ему. Два дня спустя мы остались без бинокля, ибо все подзорные трубы должны были быть сданы, все подзорные трубы необходимы на войне, чтобы наши герои могли лучше разглядеть врага.
Это был первый дипломатический конфликт в нашей семье, но в ту пору он не перешел еще в семейную войну, ибо над всеми висела большая война.
Я целые недели проводил в городе у бабушки с дедушкой. Там я «лишен не столь многого», говорила матушка. Я не знал, чего я был лишен. Человека нельзя лишить того, о чем он не знает. Я не знал, что такое пшеничный хлеб, и не желал его, я не знал, что такое шоколад, и не испытывал никакого интереса к нему. На свете существует так мало подлинных и так много мнимых потребностей. Я мечтаю о том, чтобы нам, коммунистам, взяться и помочь людям отличить подлинные потребности от мнимых, пусть даже на этом снова «пострадает наша популярность».
