— Ладно, так дело пойдет.
Я назвал ему свое условие, и он сказал:
— По рукам.
Я опешил. Но меня испугало предчувствие, что заведующий все же прирежет моего гусака, а осенью покажет мне другого, и поторопился сказать:
— Ты не вздумай мне голову морочить, я неплохо разбираюсь в птицеводстве.
Он рассердился и отвечал:
— Ну и держи при себе своего гусака.
Так Генрих остался у меня, и мне пришлось смириться с тем, что вся деревня потешается надо мной.
В доме культуры после телефильма о новой деревне разгорелся спор, кое-кто пытался на примере нашего кооператива уяснить себе, что называется «типическим». Бургомистр заявил:
— Если у нас еще нет того, что со временем появится, а по телевизору это уже показывают, вот, значит, типическое, но если то, что встречается на каждом шагу, не показывают по телевизору, то, значит, это нетипическое.
Бургомистр сердился на тракториста Вернера Корни, который настойчиво спрашивал:
— А в писателе что надо считать типическим?
— Сочинитель что хочешь сочинит, лишь бы посочнее было, — решительно заявил электрик Кинаст.
Заведующий птицефермой дополнил типизацию писателя: это, мол, человек «неучитывающий».
— Вы, вероятно, хотите сказать «неучтимый», — поправила его молодая учительница, птицевод же настаивал на своем определении, приводя в пример нерентабельность моего гусака, но молодая учительница вступилась за меня, сказав, что я держу гусака, чтобы сделать приятное своим друзьям, и это называется «интеллектуальное рыцарство».
Лестное утверждение, но все умные речи не могли помочь мне избавиться от Генриха.
Я пошел к пастуху Шульте, человеку рассудительному, который на общих собраниях кооператива нередко вносил дельные предложения, и рассказал ему историю моего гусака, а он спросил, едят ли колбасу мои столичные друзья, я отвечал утвердительно.
— Причуда, значит, что нельзя им съесть гусака.
Пастух Шульте посоветовал мне сказать, что осенью Генрих улетел с дикими гусями. Я не решился солгать друзьям, ибо ложь всегда ложью останется, а ложь но необходимости всего-навсего человеческая близорукость, и любая неправда, сразу мы ее учуем или нет, вносит путаницу в миропорядок, пусть даже самую малую.
Но в глубине души я все же лелеял надежду, что осенью Генрих улетит вместе с дикими гусями, ибо я человек, как уже сказано выше, а человек иной раз цепляется даже за самые дурацкие надежды.
Дикие гуси пролетели над нашим хутором на зимнюю свою родину, Генрих напутствовал их радостным гоготом и махал им вслед растопыренными крыльями, но остался дома, и мои надежды исчезли вместе с последними каштановыми листьями. Я знал, что наступит новый год беспощадной тирании.
