Ленин в Октябре. На протяжении всей советской истории во множестве книг, статей, картин и фильмов изображалось это драматическое противостояние человека и момента. «И оттуда, / на дни / оглядываясь эти, / голову / Ленина / взвидишь сперва», — патетически восклицал Владимир Маяковский в своей эпической поэме, написанной им вскоре после смерти Ленина[119]. И в самом деле: энергия и решительность Ленина, проявленные им в критический период между провалом корниловского мятежа и 25 октября, сыграли решающую роль в успехе переворота; они же послужили толчком для позднейшего развития культа.
Все способности Ленина уникальным образом подходили для этого критического момента — важнее всего оказались сверхъестественное умение выявить самые уязвимые места противника и некий эмоциональный настрой, совмещавший в себе ярость, храбрость и истеричность. Вечером 24 октября, переодетый до неузнаваемости (щека была подвязана платком, лысую голову прикрывал парик), Ленин рискнул покинуть конспиративную квартиру и направился в штаб большевиков в Смольном институте. Утром 25 октября Ленин выпустил декларацию, в которой извещалось о том, что Временное правительство низложено, а власть перешла в руки Военно-революционного комитета, Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Подпись Ленина под декларацией отсутствовала, однако теперь судьбы России определялись складом его мышления: власть пера над умами получила подкрепление со стороны армии, флота и политической полиции.
Правитель Советской России
«Рыба гниет с головы» — гласит русская поговорка, как нельзя лучше применимая к тому, что произошло с династией Романовых. К 1894 г., когда на трон взошел Николай II, самодержавие давно уже пребывало в тяжком кризисе. Государственное устройство в целом исключало возможность динамичного руководства, в котором империя столь остро нуждалась. Со времен Николая I в России не было властителя, способного взять в свои руки бразды управления администрацией и энергично и последовательно осуществлять продуманную политику. Все последующие монархи гораздо охотнее предпочитали выступать простыми третейскими судьями между конфликтующими бюрократическими лагерями.
Николай II не оправдал даже и таких скромных ожиданий. Воображая себя самодержцем былых времен, правящим посредством милостивых указаний, он отверг роль посредника в бюрократических схватках и постепенно оказался в изоляции от собственного правительства, ускорив, таким образом, паралич власти, явно обнаружившийся в 1915 г.
