— Может, ты спать пойдешь?
Я совсем не упрямился, только спрашиваю:
— Куда?
А мама говорит:
— К Гурским. Родителям Кароля.
— Завтра ведь в школу.
Я вижу, что если попрошу, чтобы разрешили еще немножко, то мама мне позволит; но что мне тут делать? Спать хочется и скучно. Ирена тоже ушла сразу после ужина. А я спал с Каролем. Кароль спрашивает:
— Почему у них в Вильно так тя-я-я-нут?
— Не знаю.
— Я хотел спросить у этой, у Марыни, но, может, ей было бы обидно.
— Конечно.
— А волосы у нее, как у цыганки.
— И вовсе нет, у цыганок волосы жесткие, а у нее — мягкие.
— Откуда ты знаешь?
— Видно ведь.
— А дядя Петр говорил, что настоящие цыганские.
— Дядя Петр все лучше всех знает, — говорю я со злостью. Кароль зевнул и затих, а потом опять за свое:
— У нас ни одной такой нет. А я молчу.
— Мировая девчонка. А я все молчу.
— Хорошо поет.
Я жду, чтобы он повернулся на другой бок, потому что раз я гость, то мне неудобно показывать, что я не хочу с ним разговаривать. И я спрашиваю: Ты приготовил уроки на завтра?
— Да что там уроки… Он зевнул и наконец говорит:
— Ну, надо спать. А почему ты сразу согласился уйти? Может быть, там будет что-нибудь интересное?
— Чего там интересного… Перепьются, и всё… — А ты пил водку? Я две рюмки.
Завтра он в школе будет рассказывать, какой он герой: две рюмки выпил и голова не кружилась.
Он повернулся на другой бок, накрылся и спрашивает:
— Тебе не холодно? Я не слишком на себя одеяло перетянул?
— Нет, хорошо.
Когда человек сонный, его всякий пустяк раздражает. Вот я на Кароля сержусь, а он меня спрашивает, не холодно ли мне. И к чему я сказал, что они перепьются? Если бы не дядя Петр, я, может, Марыне ни одного слова бы не сказал. Как мы всегда из-за всего конфузимся… Всегда страшно, как бы не делать или не сказать какую-нибудь глупость. Постоянная неуверенность: хорошо ли так будет, не станут ли смеяться… Я уж и сам не знаю, что для нас хуже: когда смеются или когда ругаются. И дома и в школе — всюду одно и то же. Задашь какой-нибудь вопрос, ошибешься — сразу смех и издевательства. Эта боязнь стать посмешищем так стесняет и сковывает, что совершенно теряешь уверенность в себе, а потому то и дело попадаешь впросак.
Как на льду: кто больше боится, тот чаще падает.
„Ну, завтра надо сделать санки“, — подумал я и заснул.
И не успел заснуть, как меня уже будят, говорят, надо вставать. На ком-то деле я проспал несколько часов, но так мне показалось.
За завтраком я тру глаза, есть мне не хочется, а отец говорит просто так, чтобы испытать меня:
