То, мимо чего взгляд иного путешественника скользнул бы с безразличием, привлекает внимание молодого ученого, дает ему пищу для размышлений. «Япония в настоящие дни поражает каждого иностранца своим обилием зелени. Почти беспрерывные горы, покрытые густой растительностью, бросаются в глаза каждому, хотя бы любовавшемуся ими из окна вагона, — записывает Невский в одной из своих рабочих тетрадей. — Такое обилие лесов не могло не повлиять на религиозное мышление и воображение древнего японца. Темные чащи лесов были, по представлению японца, излюбленными местами, куда нисходили боги, и тем самым эти места внушали страх и трепет. И теперь еще сказки и предания населяют леса всякими духами и оборотнями.
Каждый, живший в Японии, вероятно, обратил внимание на то, что большинство как буддийских, так и синтоистских храмов расположены в парке или в роще… Бродя по провинциальным дорогам, невольно обращаешь внимание на зеленеющие клочки леса, так называемые „мори", большею частью из криптомерии. Стоит завернуть в любую из таких рощ, чтобы убедиться, что здесь чествуется какой-то бог с поставленным в его честь храмиком…»
Вспоминались наставления Штернберга: «Когда Вы сталкиваетесь с каким-нибудь явлением в жизни народа, необходимо знать все, что хоть как-нибудь отдаленно напоминает это явление у других народов».
Возвращаясь к рабочему столу, Н. А. Невский перелистывал «Золотую ветвь», и не было случая, чтобы Фрэзер подвел. Так и на этот раз: «…у многих арийских народов слова для обозначения храма, как уже установлено в европейской науке, в корне своем идентичны со словами, обозначающими рощу».
• Архив Тэнри (в Японии).
За эту приверженность к Фрэзеру, которая явственно ощущалась в том, как Невский трактовал явления японской жизни, его упрекнет в письме В. М. Алексеев: «Увлекаетесь, милый, „Золотой ветвью"».
Срок стажировки Розенберга и Конрада истек. Невский остается в Японии один, ему надлежит пробыть там до середины 1917 года. В России Февральская революция, о ней доходят самые противоречивые слухи. Понимая это, Конрад пишет Невскому из Петрограда: «Вы в Японии, не только Вы лично, но и все без исключения там долго живущие, ничего не понимаете, что делается с Россией и ее жителями. Что газеты! Их нужно читать все, чтобы знать хоть приблизительно, чем мы живем. — И как далеки от понимания России японцы. Воображаю, что пишет наша „Асахи", какую чушь и ерунду» 9.
Невский к этому времени уже прижился в Японии, налажен быт и регулярные занятия. И вдруг как гром средь ясного неба — болезнь. Врач считает, что похоже на туберкулез, поговаривает об операции. В последствии выясняется: все это ложная тревога. Но тогда Невский был крайне встревожен, и Конраду, ближайшему другу, летят телеграммы, одно письмо за другим. Конрад реагировал на известие о болезни Невского чрезвычайно остро: «Начать с того, что я ничего не понял из Вашей телеграммы — слово „туберкулез" было искажено до неузнаваемости — и я понял, что речь идет о какой-то операции, но что это за штука, не имел понятия. На другой день пришло Ваше письмо. Господи, я не желал бы никому пережить то, что пережил я, вернее, что я начал переживать с того момента вплоть до получения Вашего второго письма. Это был такой удар, от которого еще долго придется оправляться… Телеграфируйте о результатах операции. Будьте мужественны, и если нужно — призовите меня, я сейчас же приеду, несмотря ни на что».
