Зато возвращение домой было совсем другим. На вокзал Гисукэ приезжал ещё в эйфорическом состоянии, но, когда поезд трогался, начинался спад. И чем ближе был Мизуо, тем больше портилось настроение. По прибытии домой Гисукэ чувствовал себя так, будто из него выпустили воздух.
Дома было уныло. Ясуко с годами становилась всё более вялой и равнодушной. А Кацуко при каждой встрече радовалась открыто, как ребёнок. Ни разу не дала Гисукэ почувствовать, что он намного старше её. И в то же время заботливо за ним ухаживала, старалась во всём угодить. Примерная жена, да и только! Ясуко такое и в голову не пришло бы. А если бы даже и пришло, то всё равно лень одержала бы верх.
Собственный дом теперь тоже наводил на Гисукэ тоску. Слишком велика была разница в интерьере с квартирой Кацуко. И главную роль тут, конечно, играла ванна.
Старая, давно утратившая первоначальный цвет деревянная ванна-коробка с некоторых пор стала казаться Гисукэ унылым анахронизмом. Разве можно сравнить её с нежно-розовым чудом современной химической промышленности! В кипарисовой бане под потолком горела маленькая голая лампочка, своим тусклым светом возвращавшая купающегося в первые дни эры электричества. В ванной комнате "женского замка" сияло нечто похожее по яркости на солнце. Под его лучами белый пар начинал светиться, а розовый пластик приобретал необыкновенно тёплый оттенок. Лежать в ванне было одно удовольствие. Гисукэ теперь казалось странным, что сперва этот кусочек Европы вызывал у него внутреннее сопротивление. Купались они с Кацуко по очереди, а иногда, тесно прижавшись друг к другу, вдвоём погружались в воду. Не без труда, но умещались — эта ванна была несколько шире и глубже стандартной. В такие минуты Гисукэ порой охватывало странное чувство: Япония куда-то отодвигалась, и он ощущал себя где-то далеко-далеко, в Америке что ли…
Он ведать не ведал, как пользуются ванной американцы, но ему казалось вполне вероятным, что в Америке мужчины и женщины делают это вместе — со всеми вытекающими отсюда последствиями. По его представлениям, в образе жизни иностранцев было нечто сближающее их с животными. Впрочем, он сам впервые познал наслаждение с Кацуко именно в ванне. Но наслаждение наслаждению рознь. То, что испытал Гисукэ, не имело ничего общего с низкой, в итоге опустошающей человека страстишкой, а наоборот — словно животворный источник — давало радость и новый прилив сил. Было и другое наслаждение: наблюдать за купающейся Кацуко. Попав в воду, она становилась совершеннейшим ребёнком, барахталась, плескалась, забывая обо всём на свете. И радость излучали не только её сияющие глаза и смеющийся рот, но и всё тело каждым своим изгибом.
