Я приготовился. Ефрейтор переглянулся с компаньонами, едва заметно кивнул, и в то же мгновение на мою подушку накинули полотенце, с противоположного края попытались ухватить несуществующие ноги, а на предполагаемое туловище, со свистом рассекая воздух, врезались две бляхи. В эту секунду я уже несся на противника, занеся над головой табурет. Топот моих ботинок и странности в поведении истязаемого, который не выказывал не только признаков боли, но и своего присутствия, ввергли врага в замешательство, достаточное, чтобы я успел преодолеть восемь-девять метров до поля битвы. «Годок» с полотенцем в руках уже поворачивал голову на звук и даже успел испугаться, а потом я опустил свое оружие ему на голову. Противник рухнул лицом вниз, а я уже поднял табурет и, выставив его, словно таран, прыгнул на Дырова. Удар пришелся ефрейтору в лицо. Он хрюкнул и повалился на рядом стоящий стеллаж коек, из которых вывалились ошалевшие спросонья бойцы. Но два оставшихся противника уже смекнули, что к чему, и перестроили план нападения. Не успел я закончить маневр, предпринятый в отношении Дырова, как железный кулак врезался мне в солнечное сплетение. Дыхание сбилось, меня согнуло пополам, и я сделал несколько быстрых шагов к центральному проходу, стараясь восстановить работу легких и не упасть. Но следом просвистела бляха и, словно сотня взбесившихся ос, впилась мне в спину. Боль была ужасная, она застилала сознание, подкашивала ноги. Но падать было нельзя. Уходить от удара тоже. Сколько нужно времени, чтобы замахнуться еще раз? Мгновение? Секунда? Я повернулся и прыгнул головой вперед прямо в лицо врага. Я врезался лбом ему в подбородок, сбил с ног и повалился на него. Вокруг был хаос, кто-то что-то кричал, мелькали руки и ноги. Дышать стало немного легче, но след от бляхи, словно раскаленное клеймо, растекался по спине кипящим железом. Я вцепился противнику в шею и начал душить. Я смотрел ему в глаза и видел там ужас, потому что он понимал: я не дрался — выживал, а потому мог уже не остановиться… А потом что-то тяжелое рубануло мне по плечу, левая рука повисла плетью, я вскочил на ноги и тут же получил хук в челюсть. Я не упал, койка помешала, я схватился правой рукой за сетку и попытался сконцентрировать взгляд. Перед глазами все плыло и мелькало, настроить резкость не удавалось. И тут на меня обрушился целый град ударов. Руку словно заклинило, я не мог ее разжать, так и болтался, словно повешенное на крючок пальто. Обе брови были разбиты, из носа текла кровь, губы слиплись, и мне не хватало сил их разлепить. Но вдруг я осознал, что никто меня больше не бьет. Меня не было, но хаос не прекращался. Драка продолжалась, но уже без моего участия и тем более контроля. Даже не драка, а банальное избиение. Зрение частично восстановилось, и я вдруг ясно осознал, что мои товарищи по роте делают из «годков» фарш. Четыре тела катались по центральному проходу под ногами обутых на босу ногу ботинок. Вот он — русский бунт! Вот она — революция! Я смотрел на своих товарищей по роте и понимал, что отныне они не дадут себя в обиду, что это дикое происшествие спаяло их в единое целое, разбудило зверя, агрессивного и озлобленного, готового кинуться на первого встречного.
