В помещении было темно, освещение горело только над тумбочкой дневального, так что противнику требовалось зрение кошки, чтобы различить меня, неподвижно сидящего в дальнем углу. Я же прекрасно видел дневального и освещенный вокруг него пятачок.
Рота, вымотанная армейским буднем, сопела, храпела, ворочалась в койках, иногда тяжело вздыхала и даже постанывала. Девяносто шесть человек — три взвода, погруженные в тяжелые сны, походили на могучее, но поверженное животное, великана, посаженного на цепь, сломленного и усталого. Мне было их жаль. Я понимал: не физическая усталость ломала их волю, иссушала душу, но унижение, ставшее в этой среде нормой. Слабые ростки гордости, самоуважения, благородства и как следствие гуманности и человечности, с таким трудом взлелеянные в сердцах этих пацанов за восемнадцать лет, безжалостно вытаптывались тяжелыми сапогами. Армия — это кислотно-щелочной бульон, она выварит из тебя все, что не имеет отношения к инстинкту самосохранения. А потом… Смрадной пеной поднимется из глубин человеческих душ подлость, подхалимство и духовная трусость. Поднимется, затвердеет и превратится в панцирь. В армии человек — огурец, закатанный в банку с рассолом. Два года, и хочет он того или нет, его тело, сознание и душа будут пропитаны маринадом.
Я слушал грустные сны девяноста шести бойцов-огурцов и думал, что все они обречены. Потому что нормы морали, на которых их взращивали, не оставляют им свободы выбора, раскрепощения сознания. Я думал, что в сущности их начали мариновать гораздо раньше — еще в школе, а может, и в детском саду. Еще в младенчестве им на спины посадили по маленькой обезьяне, которая сейчас прямо на глазах превращалась в уродливую, наглую и беспринципную тварь, единственная задача которой — не пустить человека в страну истинной свободы…
Появление ефрейтора Дырова отвлекло меня от размышлений. Дыров стоял на освещенном пятачке, по-хозяйски уперев руки в бока, и свирепо смотрел на дневального. Они о чем-то коротко поговорили, и дневальный, нервно кивнув, выбежал во входную дверь.
«Шоу начинается».
Дыров неторопливо прошел в помещение, следом за ним появились еще три «годка». Они сошли с центрального прохода, чтобы тень скрыла их приближение, тихо направились к моей койке. Я медленно встал, аккуратно поднял табурет.
«Гости» распределились по периметру моей кровати. Теперь их план был очевиден: те, кто расположился в торцах койки, должны были держать меня за ноги и голову, задача остальных заключалась в обрабатывании жертвы ремнями. Дыров снял ремень и намотал край на ладонь, так что эта плеть завершалась бляхой; его напарник напротив сделал то же самое. «Годок», который зашел с торца койки, поднял на уровень груди кулаки с зажатым в них полотенцем.
