От ефрейтора Дырова пахло паточным самогоном, мутные глаза выражали пьяную злобу. Три верхние пуговицы гимнастерки были расстегнуты, бляха ремня болталась в районе паха, фуражка каким-то чудом держалась на затылке, выставляя на всеобщее обозрение засаленный чуб — предмет гордости каждого уважающего себя «годка». Дыров упер руки чайником, произнес многозначительно:
— Я не понял, дневальный! Почему честь не отдаем старшему по званию?
Я осмотрел гостя от головы до ног, вернул взгляд на страницу журнала, сказал:
— Ефрейтор Дыров, шел бы ты, уважаемый, спать.
От такой наглости ефрейтор опешил, поэтому даже не сразу нашелся, что сказать. Наконец взял себя в руки, физиономия его налилась кровью, он подался вперед и взревел:
— Я без тебя знаю, когда мне надо спать! Ну-ка давай сюда журнальчик, а сам быстренько сбегал и принес мне покурить!
«Разве цивилизация может быть sapiens, если ее представляют такие вот homo?..»
Я закрыл журнал и засунул его под телефон на тумбочке. Сказал спокойно:
— Не положено дневальному пост оставлять. Между прочим, тебе здесь тоже находиться не полагается.
— А-а-а, — протянул Дыров, растянув губы в злорадной улыбке и напрочь позабыв про журнал «Вокруг света». — Так у нас тут умные появились! Мне до дембеля сто пятьдесят дней, а меня тут «череп» уму-розуму учит! Быстро убежал за сигаретами, пока я добрый! А то сейчас будешь зубрить у меня устав от корки до корки!
Дыров выглядел как угодно, но только не добрым. Но, видать, его и в самом деле мучил никотиновый голод, иначе бы он уже махал руками. Тем не менее в последнюю фразу он вложил достаточно угрозы и весь напрягся — очевидно, готовясь пустить в ход кулаки, если я и на этот раз не проявлю уважение к его персоне.
Как бы там ни было, но время в армии структурировано правильно: первый год военнослужащих гоняют так, что к вечеру у них не остается никаких желаний, кроме как рухнуть на койку и закрыть глаза.
Я посмотрел на часы. «На тумбочке» мне предстояло торчать еще минут пятнадцать. Я чувствовал огромную усталость, и этот бессмысленный диалог выматывал меня еще больше. На драку сил уже не было. Я сказал:
— Дыров, я сейчас подниму трубку, позвоню дежурному по гарнизону и скажу, что ты напал на дневального. Так что иди себе спокойно, откуда пришел.
Ефрейтор хоть и был полными идиотом, но все же зародышем мозга обладал. Даже будучи пьяным, он понимал, что нападение на дневального — это перебор. На такую выходку глаза не закроют, а закроют его самого на «губу» недели на две. На «губу» Дырову, конечно же, не хотелось, потому он приблизил ко мне свою перекошенную от злости физиономию, так что помимо убойного перегара я отчетливо различил запах пота, смахивающий на вонь перекисших бочковых помидор, процедил мрачно:
