— Кислый, хоть ты и ненавидишь морепродукты, потому что в свое время объелся ими, но карп — рыба озерная, то есть пресноводная. Уверен, что в Азовском море ничего подобного не водится. Чего ты «интерфейс» от него воротишь?
И тут Кислого прорвало на самый информативный и продолжительный монолог, который я от него когда-либо слышал:
— Ну, это… Я не против. Ешьте на здоровье. Я, это… вообще рыбу не люблю. Ну, в смысле, не есть, а вообще… Я столько ее перечистил. Братья разъехались, как только школу закончили. Это… подальше от дома. А я каждый вечер, выходные, все каникулы… Отец ловил, мать торговала ею на рынке, а я потрошил да чистил. Цена-то ей у нас копейки. Это… чтобы прожить, братья-то учились, опять же денег никогда не было. Этот запах даже кипячением из одежды не удалялся. Меня в школе это… даже дразнили из-за запаха этого…
Свою тираду он произнес с какой-то обреченностью и затаенной обидой. Я представил себе морское побережье, залитое слепящим солнцем. Миллионы зеркальных бликов на подернутой рябью поверхности мутной воды, и огромный чан с рыбой, покрытой студенистой слизью, и парнишку лет четырнадцати с ножом в руке, присевшего у этого чана. Загоревшего до черноты пацана в одних плавках, который отточенным движением вспарывает брюхо очередному бычку, тарани или сельди, извлекает исколотыми пальцами черно-красные кишки и с чавкающим звуком стряхивает эту требуху в заполненный наполовину таз. А над этим всем палит солнце, и у парня лоб и плечи в поту, над тазом с рыбьими потрохами поднимается сладковатый пар, и жужжат мухи. И где-то в траве стрекочут кузнечики, и тихо ползет змея, а над травой горячая земля и камни плавят воздух, так что он колеблется и колеблет все, что сквозь него видно. Парнишка замирает, смотрит на прибрежный шлейф, на полосу пены в камнях этого шлейфа и на само море и видит своих одноклассников, которые с криком и смехом плескаются в воде, переводит взгляд на чан с рыбой и понимает, что сидеть ему у этого чана еще очень долго, возможно, всю жизнь…
Он осознает это, и на его лицо набегает тень, он тяжело вздыхает, вспарывает очередное рыбье брюхо и достает исколотыми пальцами теплые и скользкие потроха, пахнущие морем и безысходностью.
Я представил себе эту картину, и мне стало жаль Кислого. Жаль не потому, что на его долю выпало такое детство и юность, а потому, что ему не хватило сил свое прошлое побороть. Не хватило мужества сбросить с плеч сизифов камень, пристрелить свое прошлое, как уродливую обезьяну — наглую, дотошную и беспринципную тварь, единственная цель которой не пускать человека в страну истинной свободы.
