После чего Як удалился под стражу, а суд — на совещание. В результате соломонова решения народного суда треть вины была возложена на меня за халатность, а две трети — на кафе за распиздяйство. Что с учетом завышенного иска полностью компенсировало мои физические и моральные потери. Честный трактирщик сам подошел ко мне и проворчал:
— Ну, пацан, ты и даешь! По закону двух третей накрываю стол на двоих, а третий пусть мне под руку лучше не попадается — на дух не переношу деревенских антисемитов!
Як вернулся ровно через два года, полученных им за злостное хулиганство. Злостность заключалась в том, что шепелявый терпила оказался практикантом-стажером областной прокуратуры, а уже при такой слабовыраженной государственной должности по двести шестой статье, часть вторая, давали год за зуб. Выбил бы он челюсть облпрокурору, запломбировали бы его наши судодеры годков на пятнадцать!
Сидел Як тяжело, проведя в силу взрывного характера весь срок, от звонка до звонка, в карцере и БУРе. Вернулся злым с неизбывной ненавистью к ментам, которыми считал всех, кто состоял на госслужбе. В чем намного опередил мои наивные представления о родном общественном строе.
Работать на этот антисоциальный уклад он не хотел и через пару лет был в очередной раз посажен, теперь всего на пятнадцать суток за принципиальное тунеядство, и отправлен на Саратовскую картонажную фабрику разбирать макулатуру. Вместе с ним тянул срок и закадычный подельник Фан. Работа была ночной и несложной. Первый эпитет обеспечивал сокамерников с одиннадцати утра и до семи вечера свободой наслаждаться разрешенной партией и правительством продажей спиртного. А второй — возможностью выполнить облегченную тунеядскую норму к наступлению темноты, в которой при свете карбидного вахтенного фонаря приятно было «срубить гусарика» (преферанс с болваном) под пиво с воблой.
Но однажды меня разбудил телефон в пять утра.
— Манолис! Мы с Фаном едем к тебе за интенсивной терапией. У тебя есть? Открывай!
Моя картежная кличка «Манолис» не была взята с потолка. Как один человек, весь советский народ встал на защиту Манолиса Глезоса, греческого коммуниста, посаженного на родине за шпионаж в пользу СССР. Борьбу за освобождение однофамильца в конце концов мы выиграли по очкам, грозя из-за железного занавеса всем империалистам, включая греческих, водородной бомбой. Но помню я весь этот никчемный политпросвет только из-за своего красивого прозвища в честь далекого, но близкого грека.
