По этой причине, а может, по другой, по уверениям рассказчика, младенца тут же дружно нарекли «дорогой Никитка Сергеевич» и вручили ему именной комсомольский билет со значком. Опять же якобы, а не наверняка, отсутствующего на фойевых октябринах мужа пресвятой комсомолицы совершенно случайно тоже величали Сережей!
Но вконец ошарашен и морально убит беспартийный и сдержанный в эмоциях будущий ученый был вовсе не этим, а тем, что неожиданно обнаружил самого себя орущим вслед за ваньками здравицы в честь всех многочленов главного президиума подряд. Столь непредусмотренная потеря невинности в процессе группового идеологического изнасилования еще долго мучила ночами бывшего делегата кошмарными эротическими сновидениями про плешивых младенцев обоего пола с комсомольскими значками на развевающихся пеленках.
Я заверил коллегу Соколова, что я — выше толпы и если она бухнется на колени (к чему явно шло), то я супругой Лота застыну над нею. И пусть фотолюбитель это запечатлеет для родных и близких, включая потомков, в назидание.
Дело в том, что определенный опыт идеологического противостояния у меня был в недалеком прошлом. Под влиянием православной жены, а также поддавшись экуменистическим веяниям времени, я привез когда-то в Лавру своего пятилетнего сына с ознакомительной, в первую очередь, целью. Сидя у меня на руках, ангелоподобный младенец просмотрел свысока красивую службу в битком набитом храме до момента полного сценарного затишья, и в акустической тишине громко сказал, исходя из своего классического воспитания:
— Папа! Попов-то тут много, а где же Балда?
В тот раз смиренные прихожане нас не убили.
Когда под звон колоколов служки в красивых парчовых рясах вытащили престарелого пресвятейшего под мышки из ризницы вручную (папамобилей еще не изобрели), толпа таки рухнула оземь. А я — нет. Я столь гордо и одиноко позировал в объектив, изображая ведущего Клуба путешественников на лежбище тюленей, что последующее не углядел никто, кроме фотокорреспондента, — надвигаемый прямо на меня святейший был слеп, а несущим его служкам по службе было явно не до меня. Хотя я ошибаюсь, свидетель был. Но о нем — потом.
Итак, держу скалозубую американскую улыбку до ушей, глазки щурю — жду, когда птичка вылетит. А она вылетает вовсе не из камеры, а с небес. Большая синяя птица — мой голубь сизокрылый. По фамилии Покрышкин. Фрицы-извилины в башке предупреждают: «Ахтунг, ахтунг!» Поздно! Пикирует ас прямо на меня, на бреющем полете открывает бомболюк и сбрасывает на цель тонну жидкого помета в сероводородном эквиваленте. Вся публика — влежку, а я над ней во всем белом!
