Этот период продлился недели три. Тем временем осень догнала лето, и оно позволяло ей порой придавать сумеречному небу стеклянный холод, полдням — тишину и прохладу, да покрывать улицы желтыми листьями.
В течение этих трех недель юноша и его малышка приезжали каждый день в город в девять утра на машине Шпехта из прибрежной прохлады в застоявшееся тепло старой площади. Мы могли их видеть — мне, во всяком случае, это было нетрудно, — как они улыбаются шоферу, запаху кожаной обивки в автомобиле, улицам и скудному утреннему движению, деревьям на площади и тем, что высятся за оградами, бронзе и мрамору портала дома, горничной и сеньоре Шпехт. Улыбались они весь день — весь день все та же улыбка братства со всем миром — у нее, впрочем, менее искренняя и убедительная, не такая открытая и светлая. И несмотря ни на что, они целый день с самого утра и до вечера старались быть полезными — придумывали себе дела, чинили мебель, чистили клавиши пианино, готовили на кухне блюда по рецептам, которые он знал на память или тут же изобретал. И особенно отличались они, переделывая платья и украшения сеньоры Шпехт, а затем скромно и тактично восхищаясь, как прекрасно она выглядит. Полезны они были и тем, что помогали коротать вечера до первого зевка сеньора Шпехта, соглашаясь с его банальнейшими бессмертными пессимистическими сентенциями или же выслушивая с жадностью его рассказы о собственных его героических деяниях. (Она, конечно, не очень вникала, перешептывание с сеньорой Шпехт — моды, компоты, невзгоды — создавало скромный музыкальный фон, весьма подходящий к эпическим темам мужского разговора.)
— Нет, не Рыцарь Розы, — предложил в конце концов Ланса, — a chevalier servant,[23] не в обиду ему будь сказано. Однако посмотрим.
Вдруг пошел слух, что Шпехт без особого скандала прогнал их на другой день после званого вечера в его доме. В то воскресенье шофер, как всегда, подъехал в девять утра к шале на берегу, но вместо того, чтобы увезти супругов, вручил им письмо — четыре-пять строк вежливого прощания, начертанных твердым, неторопливым почерком, каким пишут по утрам. Шпехт выставил их за дверь по следующим причинам: они напились допьяна, он застал юношу в обнимку с сеньорой Шпехт, они украли комплект серебряных ложек с гербами швейцарских кантонов, платье маленькой женщины было неприлично открыто на груди и на колене, и в конце вечера они плясали вдвоем как моряки, как паяцы, как проститутки.
