Манящая бездна ада | страница 45
И еще она повторяла: «Esbjerg er neerved kysten»,[17] и это особенно волновало Монтеса, хотя он и не понимал, что это значит; он говорил мне, что сам заражался желанием заплакать, которое чувствовал в голосе жены, когда она все это рассказывала тихо, с благоговением, какое невольно появляется во время молитвы. Повторяла снова и снова. Непонятные слова трогали его, вызывали жалость к жене — более крупной, чем он, более сильной, — и ему хотелось защитить и утешить ее, как заблудившуюся девочку. Мне кажется, дело было в том, что эта непонятная фраза казалась ему чем-то совсем далеким, совсем чужим, как бы исходящим из неизвестной части ее жизни. С этой ночи в нем зародилось чувство сострадания; оно все росло, как будто Кирстен была тяжело больна и с каждым днем становилась все слабее, и не было никакой надежды спасти ее.
Вот так он и пришел к мысли, что должен совершить великий подвиг, который принесет благо ему самому, поможет ему жить и будет служить утешением на долгие годы. Он задумал раздобыть деньги на поездку Кирстен в Данию. Наводить справки он стал еще до того, как по-настоящему решил это сделать, и выяснил, что двух тысяч песо будет достаточно. Но даже теперь он не отдавал себе отчета в том, что у него появилась настоятельная необходимость раздобыть эти две тысячи песо. Вероятно, так оно и было, он сам и не понимал, что с ним происходит. Раздобыть две тысячи песо и сказать ей об этом субботним вечером, за столиком в дорогом ресторане, поднимая последний бокал отличного вина! Сказать об этом и увидеть по ее лицу, слегка раскрасневшемуся от еды и вина, что Кирстен ему не верит; в первую минуту она подумает, что он сочиняет, потом постепенно ее охватит восторг и воодушевление, потом польются слезы, и наконец она решит не принимать его дар. «Это у меня пройдет», — скажет она; а Монтес будет настаивать, пока не убедит ее, и убедит еще и в том, что не собирается расставаться с ней, а будет ждать ее здесь до самого возвращения.
В иные ночи, когда он думал в темноте о двух тысячах песо, о способах раздобыть их и представлял себе, как сидят они субботним вечером в укромном уголке у Скопелли, а он с серьезным лицом и легкой улыбкой в глазах начинает разговор, начинает с вопроса, в какой день хотела бы она сесть на пароход; в иные ночи, когда, прежде чем удавалось заснуть, ему снились ее сны, Кирстен снова заводила рассказ о Дании. Собственно, это была не Дания; только кусочек страны, маленький клочок земли, где она родилась, где научилась родному языку, где впервые танцевала с мужчиной и видела смерть тех, кого любила. Это было место, которое она потеряла, как теряют любимую вещь, и забыть его было невозможно. Она рассказывала ему и другие истории, но по большей части повторяла одни и те же, и Монтесу казалось, что он видит дороги, по которым она ходила, деревья, людей, животных.