— У меня вопрос, — говорю я.
Он молча смотрит на меня.
— Ну?
— Откуда профессор Ллилеворт узнал, где искать октагон?
— Обнаружил карту. Или какие-то новые сведения.
— Почему тогда он врал, что мы ищем круглый замок?
— А именно такой замок вы и искали. Заложенный около девятьсот семидесятого года.
— Но в действительности мы искали октагон?
— Да.
— И Ллилеворт догадывался, что там находится ларец?
— Видимо, так.
— А вам известно, что он из золота?
Судя по реакции, нет.
— Что вы слышали о Рене-ле-Шато? — спрашиваю я.
В ответ искреннее удивление:
— Не очень много. Французская деревушка в горах, где нашли что-то вроде старинных пергаментов. Пробудила псевдоисторический интерес.
— И вы ничего не знаете о сокровищах?
Его лицо становится все более и более растерянным.
— Сокровищах? Там, в Рене-ле-Шато? Или здесь, в монастыре Вэрне?
— Ллилеворт знает, что находится внутри ларца?
— Вы все спрашиваете и спрашиваете. Но вам надо понять, я только пешка. Я тот элемент головоломки, который находится в самом верху справа. Малюсенькая часть неба. — Он смеется и наклоняется над письменным столом. — Бьорн… — почти шепчет он.
И тут звонит телефон. Он берет трубку:
— Да?
Остаток разговора идет на английском языке. Нет, он не знает. Потом он несколько раз говорит «да», и по его взгляду я понимаю, что речь идет обо мне. Он кладет трубку. Я встаю.
— Уже уходите? — спрашивает он.
— Я понял, что к вам сейчас придут гости.
Он обходит стол и кладет руку мне на плечо:
— Послушайте меня. Отдайте ларец. Они не мерзавцы и не злодеи. Но у них есть свои основания. Поверьте мне. Действительно есть. Эта игра не для таких, как мы.
— Таких, как мы?
— Таких, как мы, Бьорн.
Он провожает меня до входной двери, продолжая держать руку на моем плече. Возможно, он сейчас размышляет, как не дать мне уйти. Но когда я освобождаюсь от его руки, он не пытается меня задержать. Он стоит в дверном проеме и смотрит мне в спину.
Из-за шторы в окне второго этажа — я уверен, что это спальня, — мне машет рукой его жена. Спускаясь по тропинке к своей Болле, я сочиняю историю о том, что своим жестом она приглашала меня к себе, а вовсе не прощалась. Я не всегда воспринимаю действительность адекватно.
6.
Белая палата размером четыре на три метра. Кровать. Стол. Шкаф. Окно. Дверь. Целых шесть месяцев в них заключался для меня весь мир.
Первое время в клинике я вообще не выходил из палаты. Я подолгу сидел на кровати или на полу и раскачивался из стороны в сторону, спрятав лицо в колени и сложив руки за головой. Я не осмеливался даже смотреть в глаза сестрам, которые приносили лекарства в прозрачных пластиковых коробочках. Если они гладили меня по голове, я съеживался, словно актиния.
