– Ютка! – Адась теперь стоял в дверях. – Не мучай меня, я не раздумал, мне одно непонятно почему ты велишь мне держать все в тайне, словно это какой-то неблаговидный поступок, а сама трезвонишь на весь свет?
Ну знаете ли! Я сказала только ближайшей родне, а у него претензии, да к тому же накануне свадьбы!
– Ну, я рассказала Агнешке, не думала, что ты будешь против.
– Я не против, хотелось бы только знать, кому еще известно, потому что с Гжесиком я говорил как заторможенный, не знал, что он тоже в курсе, и выходит, что я, как выражается Тося, веду себя дурнее пьяного ежика.
Вот уж действительно нехорошо получилось, но дрожь понемногу унялась. Значит, он не собирается меня бросать, не передумал и т.п., а хочет лишь кое-что уточнить. Очень мило.
– Ну… – вспоминала я. – Реня знает и ее муж… Голубой, опершись о книжную полку, многозначительно улыбался.
– Потому что они наши соседи, – поспешно вставила я. – Уле сказала… Маньке…
– Ну конечно, это же тайна. – Голубой в открытую издевался надо мной.
Почему мужчина перед свадьбой заставляет нервничать свою будущую жену лишь потому, что она говорит правду? А Маньке я сказала, потому что она мне пообещала, что никому не проговорится!
– Я должна была сказать Маньке потому… – Я замялась, ничего не приходило на ум, а Адась стоял в окружении книг и улыбался радостно и ехидно, наверное, потому, что оказался прав. Быстрее, быстрее, надо найти какую-нибудь причину, какой-нибудь очень серьезный повод, что я, разумеется, все держу в секрете, но в данном случае… В голове – пусто. – Мне пришлось ей сказать, потому что… – У Адама брови все выше лезли на лоб, он даже не собирался мне помочь. – Короче говоря, у меня не было выхода… – И вдруг меня осенило: – Потому что Манька – ветеринар!
Мне удалось огорошить Голубого. От удивления он замолчал и уставился на меня своими красивыми глазами, потом помотал головой, словно не расслышал, а я испугалась. Даже если до сих пор у него не возникало мысли, что можно раздумать, то теперь он раздумает и покончит со всем, никогда не станет жениться на женщине, которой уже далеко за тридцать. Я подошла и прижалась к нему.
– Ну не сердись, – шепнула я.
– Постой. – Он отстранился и взглянул мне прямо в глаза. – Пожалуй, по-другому будет проще. Кому ты не говорила?
Ясное дело! Ни своей маме, ни своему отцу. Пока. Коли они с таким трудом освоились с мыслью о наличии в моем доме мужчины, не могу же я их непрерывно ошарашивать новыми переменами. Я им скажу, когда все будет окончательно решено. Разве что им сказал мой брат. Брату ведь я должна была обо всем рассказать!
