Схватившись за подоконник, я зло рассмеялся, глядя на преходящее веселье этого зависимого от звонкого металла человечества, которое считало себя свободным и сильным, тогда как на самом деле в запечатанном черным сургучом конверте, что я держал в руках, была заключена первопричина их слабости и рабства! Вот уж тут мое воображение дало мне возможность мгновенно и разом насладиться и удовольствием, которое приносит роскошь, и радостью, которую дарит любовь, и независимостью, которая приходит с властью. Но следом пришло пресыщение: увидев весь мир у своих ног, я зевнул, как сытый лев.
Для чего мне все эти миллионы, если благодаря им я каждый день буду получать прискорбное подтверждение человеческой низости? Ведь нравственную красоту вселенной золото уничтожит, она исчезнет, развеется как дым! Мною завладела непонятная грусть. Я тяжело сел на стул и, закрыв руками лицо, горько заплакал.
Спустя какое-то время дверь в мою комнату приоткрылась и в нее заглянула одетая в праздничный черный шелк мадам Маркес:
— Мы ждем вас ужинать, недоносок!
Отрешившись от печальных мыслей, я тут же сухо ответил:
— Я не буду ужинать.
— Как знаете!
В этот самый момент я услышал треск пускаемого фейерверка и вспомнил, что было воскресенье, а следовательно, предстоял бой быков. И тут яркая, сверкающая и сладостно влекущая к себе картина предстала моему воображению: я сижу в ложе и смотрю бой быков, потом ужинаю с шампанским, потом оргия, похожая на посвящение в таинство! Я подбежал к столу, набил карманы аккредитивами на Лондонский банк и стремительно, точно преследующий добычу коршун, бросился на улицу. Мимо ехала пустая коляска. Я остановил ее, громко крикнув:
— На бой быков!
— Десять тостанов, сеньор!
С презрением взглянул я на этот кусок организованной материи: что золотому колоссу это жалкое серебро! И, сунув руку в карман, отягощенный тысячами, извлек из него имеющийся у меня презренный металл — семьсот двадцать рейсов.
Извозчик хлестнул лошадь по крупу и, ворча, двинулся прочь.
— Но у меня аккредитивы, — пролепетал я. — Вот они! Лондонские, гамбургские…
— Не пойдет!
А наличными-то у меня было семьсот двадцать рейсов!.. И мечта моя — бой быков, ужин лорда и обнаженные андалуски — лопнула как мыльный пузырь, севший на острие гвоздя.
Я возненавидел человечество и преисполнился отвращения к денежным знакам. И пока я в нерешительности, с зажатыми во вспотевшей ладони семьюстами двадцатью рейсами, стоял на дороге, меня чуть не сбила ехавшая мимо коляска, полная празднично одетых людей.
