Метагалактика 1993 № 2 | страница 22



Последнее время только Яран и добывает что пожрать, разве что Михаил вчера подстрелил жалкого грызуна. Яран таскает хворост, носит этот рюкзак, Яран ищет дупла на деревьях, чтобы жить (кстати, не только для себя ищет), а я раскис, растекся, как кисель, когда обнаружил, что друг, оказывается, умеет терпеть меня и в любых случаях; у меня есть боль и я с лопнувшими веревками элементарной порядочности кричу об этом, как будто никого вокруг нет и я не умею себя контролировать. Куда исчезает вся наша выдержка, самообладание, ведь днями тренируемся дома и на звездолетах, а беда-то, оказывается, не в этом, а в самом человеке. А Яран наверное догадывается и знает, но просто не подает виду, он что-то понимает, но разве можно понять меня, дурака. Да, Михаил, судьба послала тебе и другу испытание, а друг-то оказался гуманнее тебя. Хочется ругаться и кого-то винить, наорать на него, подлеца, а виноватый — ты сам. До чего же все скверно!

Яран встал, размялся и сказал:

— Однако время идет. Надо еще поискать. Миша, если ты устал…

— Ничего я не устал, — раздраженно сказал Михаил, мысленно избивая себя руками и ногами. — Куда нам идти?

— Наверно, туда. — Яран показал пальцем и взялся было за лямки рюкзака, но Михаил отобрал рюкзак, взвалил себе на плечи и, сгорбившись, пошел в указанном направлении.

Было приятно идти по мху, мох спокойно пружинил и распрямлялся, поднимался вверх по деревьям зелеными потеками и местами был объеден. Скоро Михаил и Яран вышли к горному ручью. Вверху в листве шла полоска неба, там маячили резкие подвижные тени. Ручей мирно и деловито катился зигзагами, вымывая в земле широкие круглые дыры так, что выступали наружу коричневые пласты железняка. На противоположном бережку прыгали длинноносые птицы на тонких ногах, копались клювами в земле и протяжно вскрикивали. Лесные запахи и звуки, покой постепенно заливали бушующее пламя гнева, Михаил медленно остывал, но рюкзак все еще не отпускал.

Деревья шли вдоль берега сплошной стеной, одинаковые, похожие на гигантских шахматных ферзей, на разросшиеся до неузнаваемости дубы, не те трухлявые старички около озера, а здоровые, уходящие на стометровую высоту длинные глыбы, запакованные в грубую толстую шкуру, черную от времени и лесного сумрака. В тесных промежутках, забитых рукастыми корнями и мхом, прятался непролазный мрак и глухая тишина чащобы.

Михаил, разбрызгивая воду, пересек ручей, подошел к окраине чащи вплотную и молча стал пробираться сквозь овражек прохода. Огромные потревоженные корни, толстые, как фонарные столбы, крякали и прогибались под ногами. Было не очень удобно, потому что тяжелый рюкзак постоянно цеплялся и тянул вниз. Михаил попытался представить себе, на сколько метров уходит основной корень, и не смог. Невероятная глубина, чтоб суметь удержать такую махину. Где-то там, внизу, тысячелетние корни вгрызались в породу, ползли вниз, с хрустом взламывая каменные плиты и мертвой хваткой удерживали тысячелетний ствол, который не прожил и половины своего срока.