Приближалась ночь, и я подумала: «Может, лучше поджарить бананы, тогда они меньше весят. Нет, не буду. Сырые бананы дозревают постепенно, и мне их хватит надолго». Разорив термитник, я разожгла на нем костер и сварила пупунье. Поела, запила пупунье водой из ручья, снова улеглась в люльку из коры и спокойно проспала всю ночь. Утром собрала свои пожитки и крепко связала их лианами. Возле одного из деревьев я нашла заостренный обломок лука. «Буду всегда носить его с собой! — решила я.— Смогу им зверя убить». Индейцы мне рассказали, что, если, встретившись с ягуаром, сильно ударить его по голове концом лука, зверь на миг теряется, и тогда есть надежда спастись. Я взяла головешку, связку бананов и двинулась в путь.
В тот день я постаралась уйти как можно дальше — боялась, что меня будут преследовать. Ближе к полудню я услышала, как индейцы охотились на обезьян. Они громко кричали: «Ух, ух, ух... их, их, их». Обезьяны, услышав эти крики, пугаются и перестают убегать, и тогда в них можно попасть стрелой. Вечером я нашла дерево с большими корнями. Обложив это место ветками пальм ассай и бакабе, разожгла огонь. Затем сварила несколько бананов, поела и легла спать под деревом. Нога снова сильно распухла и страшно болела. Ночью несколько раз просыпалась от боли и от страха, что костер потухнет. Утром кое-как поковыляла дальше. С трудом одолела крутую гору, густо поросшую пальмами пиассаба. Вечером я добралась до хижины, в которой остановились по дороге к плантации дядя тушауа Рохариве и его жена. Вместе с ними был и отец умершей девочки. Саматари уже передали им, что девочка отравилась жабьими икринками, и они отправились назад в родное шапуно. К счастью, они шли другой тропинкой, и мы не встретились. Несколько лет спустя одна женщина рассказала мне, что на обратном пути отец умершей девочки все время повторял: «Если я отыщу Напаньуму, я проткну ей живот стрелой».
Возле хижины я нашла пупунье и брошенную кем-то собаку. Я обрадовалась, решив, что собака станет моим другом в скитаниях по лесу. Но тут я услышала, как мужской голос позвал ее. Наконец, собака отозвалась, и тогда индеец стал бить ее, а та жалобно завыла: «вуй, вуй, вуй». Когда стих шум шагов, я вернулась в хижину и нашла там корзину. В нее я положила пупунье и пошла дальше.
Тропинка была мне незнакома. Вдруг я увидела сожженное и покинутое шапуно и вспомнила, что уже проходила здесь, когда меня похитили хекураветари. И тут мне пришло на ум, что я сама смогу соорудить маленькую хижину — тапири: ведь я не раз видела, как их возводят индейцы. Я отобрала четыре слегка обгоревших шеста и отправилась в лес, чтобы «заготовить» из них другие, поменьше. Я кусала их зубами — а мои зубы резали дерево не хуже ножа,— и шесты ломались с громким треском. Когда хорошенько надкусишь шест с одной стороны, то достаточно подгрызть его зубами с другой и потом сильно дернуть — он непременно сломается. Затем я отыскала дерево, кора которого, нарезанная полосами, служит индейцам вместо веревок. Три больших шеста я связала в треугольник, а сверху, параллельно друг другу, уложила мелкие шесты и ветки. После этого соорудила наклонную крышу и застелила ее пальмовыми листьями, которые собирала, насаживая на крючковатые сучья. А чтобы вода не протекала внутрь хижины, настелила сверху еще и большие листья диких бананов.
