Теперь совсем рядом раздались звонкие детские голоса — школьницы на экскурсии. Дверь его кабинки кто-то дернул снаружи, но, убедившись, что заперто, отошел. Девчонки ходили мягко, неслышно, они были в кроссовках или спортивных тапочках, и ему иногда казалось, что они везде, что они ходят своими тапочками у него в мозгу, который сейчас подавал сигналы тревоги. «Я здесь очень долго, — сказал он себе. — Надо снять с нее трусы. Когда они уйдут?!» Вдруг он понял, что напрасно таится, — будет куда лучше, если он будет возиться в кабинке, подавать признаки жизни.
Тогда он взялся за дело. Задрал женщине юбку, стянул с нее колготки, которые тут же лопнули, — его руки в тонких шелковых перчатках были слишком неловкими. Срезал с нее черные нарядные трусики и отправил в карман следом за платком. Ножницы он положил во внутренний карман куртки. Теперь в кабинке не осталось ничего, что принадлежало ему, — ничего, что могло его выдать.
Школьницы все еще шумели, выйти он не мог и поэтому волей-неволей должен был находиться здесь, смотреть на свою жертву. Во рту появился противный кислый вкус, он бесшумно развернул пакетик жевательной резинки, который всегда носил с собой в кармане, сунул одну плиточку в рот, стал усиленно жевать. Школьницы исчезли. Он взялся было за защелку, но тут уловил новый звук — кто-то наливал в ведро воду. «Уборщица! — похолодел он. — Стерва, что же она сейчас взялась мыть полы?! Середина дня! А если она захочет помыть и тут?!» Но тут же он приказал себе не паниковать — тем лучше, что уборщица вымоет пол сейчас, она не станет вытаскивать из кабины женщину, не найдет ее, как случилось бы, если бы он уже успел уйти. У него будет минут десять форы, пока кто-нибудь не откроет дверцу, на которой все еще будет висеть заградительный знак — ремешок сумочки.
Шарканье тряпки по полу приблизилось, теперь он слышал его под самой дверцей кабинки. Оно смолкло, и надтреснутый женский голос спросил: «Занято, что ли?»
Вместо ответа он раздраженно пошаркал по полу подошвами. Эта мысль пришла ему в голову тотчас — его голос, как бы он ни старался ответить потоньше, несомненно, не будет похож на голос женщины и вызовет подозрения у уборщицы.
Шарканье тряпки возобновилось. Теперь оно удалялось от кабинки. Уборщица вылила воду в унитаз самой дальней кабины и вышла, — видимо, мыть полы в мужском туалете. Тогда он смог выйти. Он молнией пролетел к двери, осторожно выглянул в коридор и вышел. Его никто не видел — в коридоре было пусто. Он быстро прошел мимо дверей кафе, откуда доносилась занозистая песня «Хэппинайшен», неторопливо прошел по тамбуру и оказался на улице. Только тут он понял, что перчатки снять забыл. Но на него по-прежнему никто не смотрел. Он живо содрал их и сунул в карман. Через минуту он совершенно скрылся в толпе.
