«Как я его суну в сумку? — подумала она. — У меня там бумаги, все заляпаю. Руки какие липкие стали. И воняет. Надо его мокрым платочком вытереть. Хотя запах все равно останется».
Она пошла не к выходу из музея, а налево — туда, где по сторонам пустынного бетонного тамбура располагались туалеты. Туалеты были большие, как в кинотеатре. Большие и пустынные. Во всяком случае, в женском туалете никого, кроме Лены, не оказалось — только в одной кабинке кто-то возился и спускал воду.
Лена намочила носовой платок и принялась вытирать им портмоне. Вытирала она тщательно, осторожно, чтобы не заляпать деньги и фотографии. То и дело подносила портмоне к носу, чтобы определить — пахнет коньяком или уже нет. Когда убеждалась, что пахнет, продолжала свою работу.
Потом ей пришла в голову мысль вынуть из портмоне деньги, ключи и фотографию, а само портмоне просто завернуть в какую-нибудь бумажку и сунуть в сумку отдельно, чтобы дома отмыть в спокойной обстановке. Так она и сделала — деньги сунула в карман, ключи — в сумку, фотографию вынула и мимолетно в нее вгляделась. «Лерка похожа на меня, — подумала она. — Мои глаза, мое лицо, мои волосы…» Чтобы убедиться в этом сходстве, она глянула в зеркало над умывальником и вдруг увидела позади себя человека. Мужчину.
Сперва она ничего не подумала — не успела, потом вдруг поняла, что она этого человека знает, потом — что она не знает его и никогда не знала… Она вдруг перестала ощущать свое горло — на краткий миг. Потом она ощутила его снова, ощутила странную, переламывающую глотку боль, услышала, как ее каблуки скребут по бетонному полу, перед ней закачались стены, появилась исчерканная, высокая дверь кабинки, дверь распахнулась, и она увидела кафель, унитаз, похабную надпись на белой стене, там, где кончался кафель. Она видела все то же самое, и даже когда все кончилось, ее распахнутые беспомощные близорукие глаза все еще видели эту надпись.
Он дышал тяжело, но совершенно бесшумно. Его руки все еще поддерживали тяжелое тело женщины, он держал ее под мышками, не давая ей со стуком упасть на пол. В запертой кабинке было тесно, они едва поместились там вдвоем. Дверь была высокая и доходила до самого пола, и он не боялся, что его ноги — несомненно, мужские ноги — его брюки и ботинки увидит кто-то, вошедший в туалет, в женский туалет. Сумку женщины он бросил на пол. Она была раскрыта, туда же он бросил и широкий шелковый платок. Розовый платок. Времени у него было мало, но он боялся переменить положение, потому что чувствовал, что сейчас в туалет кто-то войдет. Так и случилось — послышался стук чьих-то каблуков, какая-то женщина, судя по походке — молодая, вошла в соседнюю кабинку. Он подождал, пока она выйдет, вымоет руки и исчезнет, и все время ждал, что его окликнут. Потом он понял, что это нелепо. Чтобы его никто не беспокоил, он сделал следующее — опустил женщину на стульчак унитаза в таком положении, что казалось, она уселась так сама, придерживая ее коленом, поднял с пола платок и ее сумку. Платок он сунул в карман, а сумку за ремешок повесил на угол дверцы так, чтобы всякому стало ясно — кабинка занята. «Так, кажется, они делают, чтобы к ним не лезли… — подумал он. — Кабинки запираются, это замечательно. У двух соседних запоры сломаны, но у моей — цел. Слава Богу, я ее занял, пока ждал ее. Она должна была прийти. Обязательно. Бумажник того требовал. Расчет был прекрасный. Черт, кто там еще?!»
