— Как не стыдно, си Сафват. Абуль Гит никогда такого не позволял.
Он отомстил за частные уроки, за письма из деканата… «С сожалением извещаем Вас, господин аль-Миниси…», за все еще звучащую в ушах фразу мадам Сони: «Ильхам к вашим услугам».
Сабрин. Какая у нее гладкая, шелковистая кожа. Его удивило, что второй раз она уже не отталкивала его, не сопротивлялась. С непросохшими слезами в глазах она сама обнимала и целовала его.
Поднявшись с земли, Сабрин тщательно отряхнула соломинки, приставшие к платью, пригладила волосы. Она не глядела на Сафвата, сидевшего рядом на сене. Лицо ее было замкнутым и отчужденным. Ей было страшно. Лишь вспомнив о Занати, который будет стоять у двери комнаты в ее первую брачную ночь, она поняла, что наделала. Перед свежевыкрашенной дверью дома соберутся все жители хутора, все родственники из Дамисны. Все будут ждать, пока не выйдет Занати с белым, окровавленным платком в руке, чтобы разразиться криками радости и заздравными песнями: «Счастлив тот, чья невеста чиста!»
Поздним вечером поднялась Сабрин на крышу дома, села, вслушиваясь в тишину, чувствуя в душе грусть, и горечь, и нежность. Но не к Абуль Гиту, который сейчас далеко, в Джанаклисе. До него ей нет дела. К Сафвату, сыну хаджи аль-Миниси, к Сафвату! Тут она ударила себя по щекам.
— О господи, горе мне!
Издалека слышен голос отца. Мать в загоне кормит буйволицу. Бледные звезды в небе полны печали и сострадания. Что ей делать? Заплакать? Закричать, созывая всех жителей хутора? Пусть сбегутся друзья и враги, заплачут вместе с ней. Бить себя по щекам? Порвать одежду? Зарыться в землю? Броситься в канал? Встать утром на мосту и всем признаться в содеянном?
Когда Сафват вышел с сеновала, вокруг уже ложились легкие тени. Издалека доносилось пение сборщиков хлопка. Ленивый ветерок слабо обдувал его лицо. В Дамисне, на мельнице, работала паровая машина. Над нею к голубому небу поднималось облачко черного дыма и медленно таяло в вышине.
Вторник, 23 сентября 1962 года
В то время хутор хаджи Хабатуллы аль-Миниси выглядел совсем иначе, чем сейчас. Дом хаджи оставался еще одноэтажным и небеленым. Смоковница у моста не была срублена. В ночной темноте она возвышалась, как часовой на посту, и Абд ас-Саттару казалось, что она караулит хутор вместе с ним. Навес для хлопка еще не надстроили и не расширили. И сам Абд ас-Саттар был полон сил и каждую ночь, когда все вокруг засыпало, ходил к Ситтухум. Сабрин из милой девочки еще не превратилась в цветущую девушку. И прохладные вечера, сменявшие жаркие дни, окутывая хутор прозрачным туманом, несли с собой не грусть, а отраду.
