Не поднимая головы от работы, Бригида спросила:
— Разве аромат был слышен даже через закрытые окна?
Эмма не почувствовала иронии в голосе дочери, она даже не поняла, о чем та говорила.
— Что? — спросила она рассеянно. — Что ты говоришь?
И, не дождавшись ответа, продолжала рассказывать, что Стась Жиревич прекрасно танцевал и чаще всего приглашал дочерей предводителя дворянства Кожицкого, которые были в розовых тарлатановых платьях, и что, присев у окна, он заметил ее и подмигнул в знак привета. Ей даже показалось, что он сказал тихонько: «Добрый вечер, тетушка». Но она не вполне уверена, и ей очень, очень хотелось бы знать, сказал он это на самом деле или ей только почудилось.
У Бригиды с грохотом упали на пол ножницы. Шум этот отвлек Эмму от нахлынувших на нее сладостных воспоминаний. Она остановилась посреди комнаты.
— А ты так и не пошла посмотреть? — спросила она.
— Нет, мама, — так же усердно продолжая шить, ответила Бригида.
— Почему?
— Потому что меня ничуть не интересует то, что делается у Ролицких.
По сияющему лицу вдовы пробежала тень недовольства.
— Вот то-то, — менее кротко, чем обычно, заявила она, — вот то-то и беда, что все благородное, возвышенное тебя не интересует…
— К чему мне возвышенное, — силясь, видимо, сохранить спокойствие, ответила Бригида, — я никогда не буду ни встречаться с этими людьми, ни жить так, как живут они.
— Потому что сама того не хочешь и уже во всяком случае ведешь себя так, словно нарочно собираешься закрыть себе доступ в лучшее общество! — закричала Жиревичова, и в ее голосе слышались гнев и обида. — Кстати, хорошо, что зашла речь об этом, потому что у меня постоянно голова кругом идет от забот, и я, наверно, забыла бы сказать тебе… Я хочу сказать, впрочем, то, что уже тысячу раз говорила: башмаки, которые ты носишь, ужасны, отвратительны, неприличны и ты действительно выглядишь в них, как простая девка.
Бригида молчала. Однако взгляд ее невольно упал на маленькую ножку матери в не слишком роскошном, но тонком и изящном ботинке, выглядывавшем из-под оборок платья. Девушка, вероятно, подумала, что если бы она не носила грубых, тяжелых, простых башмаков, то у ее матери не было бы легких и изящных. Но она ничего не сказала. Жиревичова, все выразительнее жестикулируя, продолжала:
— А твои крики и ссоры с панной Розалией… Разве это красиво? Она ведь дочь помещика, и тебе следовало бы, напротив, подружиться с ней. Может быть, она познакомила бы тебя с порядочными людьми, ввела бы в хорошее общество… Они хоть и обеднели, но у них еще сохранились кое-какие старые связи. Да и вообще так повышать голос неприлично, особенно женщине… Ты только огорчаешь меня и ничего больше!
