Я мажу колбасу горчицей и отправляю в рот солидный кус.
— Неплохая послевоенная колбаса, верно? — смеется он. — Не символ колбасы, а подлинная реалистическая колбаса! И довольно вкусная, да?
Рот у меня набит, остается только кивнуть. А он, посерьезнев, торопливо продолжает, стараясь, видимо, воспользоваться моим молчанием:
— Что бы вы там ни говорили, этот Каррик — эстет! Положа руку на сердце, решитесь вы с этим спорить? Не решитесь! Нет ведь? Так что лучше не упирайтесь. Вам придется выступить! Ради эстонской литературы, ради самого Каррика. И ради кое-кого еще!.. Пойду возьму сигарет.
Он встал и занял очередь к буфету. Придется взять слово ради кое-кого еще? Что он имеет в виду?
На каменном полу валяются разорванные билеты тотализатора — несбывшиеся надежды. А перед кассами уже толпятся новые покупатели. Я обращаю внимание на пожилую даму в причудливой, похожей на кепку шляпке. Дама эта бывает здесь каждое воскресенье. Говорят, что она ходит на ипподром уже не первый десяток лет, что она потомок каких-то прибалтийских баронов и проиграла на скачках два дома. Странная женщина: носит высокие мужские ботинки, в которых ноги кажутся похожими на две очень тонких трубочки. Движется она, словно во сне: судорожными рывками, как бы вопреки своей воле. Чудится, будто где-то поодаль, куда не достигает наш взгляд (а ее взгляд, обращенный, как у всех морфинисток, внутрь, и подавно), стоит Великий Дергатель Ниточек и женщина эта вовсе не женщина, а марионетка.
Но я же не марионетка! И он — отнюдь не Великий Дергатель!.. Как мне вообще пришло в голову такое? Ведь в разговоре, в е г о разговоре есть и своя логика. Каррику наверняка будет лучше, если на него нападу я. Нападу в меру мягко, но и не слишком мягко. И все-таки, все-таки здесь что-то не так, я это чувствую. Душой чувствую. Нет, лучше не выступать против Каррика.
Ну вот и он. И странно: с бутылкой водки… Он перехватывает мой озадаченный взгляд и говорит с усмешкой:
— Что вы так испугались? Ведь это не для нас… — Он ставит бутылку на угол стола. — Конечно, мы можем и сами, но я подумал, что неплохо бы послать маленький подарок этому жокею — кажется, его фамилия Ребане. Так сказать, конь ваш — куш наш!
— Что ж, — говорю, — можно, я даже знаю, где его конюшня. — И начинаю рыться в карманах, чтобы внести свою долю.
— Ну что вы! У вас был один, а у меня целых три билета. — Лицо его снова кривится от смеха. — Выбирать вы умеете, но пойти ва-банк боитесь!
