Я насторожился, поскольку всего лишь дня за два, за три слышал ядовитую реплику о частых поездках писателей за границу: «Вышедшим в тираж сочинителям нашлось наконец подходящее занятие — шляются по всем странам, есть хоть оправдание, что так мало пишут…»
Но во взгляде юнца не было сарказма.
— Да. В вашей одухотворенности в самом деле что-то есть от раннего ренессанса, — продолжал он без запинки. — Вы словно бы жаждете какой-то чистоты, и в этой жажде столько простодушно детского. В ваших ночных картинах есть кабацкая тоска. Ночи у вас такие, что, извините меня, но чувствуешь: и помойка где-то рядом, и под ногами гнилые помидоры валяются — того и гляди поскользнешься. И вот из этой грязноватой липкой почвы картофельного цвета, которую вы творите как бы из ничего, с помощью одного ритма или случайных нюансов цвета и запаха, и прорастает в своей очаровательной хрупкости ваша наивная жажда чистоты. Ваши почти несформулированные идеалы нежны и прозрачны, они вроде ростков, очень бедных хлорофиллом, но все-таки пробивающихся и пробивающихся из-под земли наперекор всему. Да-да, именно мастера раннего возрождения и умели изображать на полотнах эту хрупкую жажду совершенства. Кстати, если говорить о современной живописи, нечто подобное есть и в картинах Сарапуу.
Я опять выпил коньяку. За соседним столиком сидели молодые накрашенные девицы. Они с нескрываемым интересом пялились на моего собеседника, но тот не обращал на них никакого внимания. Но он ведь не обращал особого внимания и на меня. Я не мог решить, так ли уж глубоко был он прав в своих рассуждениях, но во всяком случае… во всяком случае… Да, я чувствовал себя словно бы голым.
— Ну, а впредь, в будущем? Должен ли я, если допустить, что вы правы, продолжать в том же духе? — Поистине я уже обращался к нему как молодой поэт к опытному консультанту!
— Каждый должен решать сам, чего ему держаться. Если говорить честно, то, по-моему, путь, которым вы идете, почти закончен. Иными словами, есть опасность, что возможности этой манеры скоро будут исчерпаны… Придется уж вам самому искать какого-нибудь ответвления.
Это и впрямь совпадало с моими опасениями.
— Ах да, вы знаете стихи Георгиоса Сефериса? Нобелевского лауреата шестьдесят третьего года? — спросил парень.
— Совсем не знаю.
— Вам стоило бы познакомиться. Кажется, у меня кое-что прихвачено…
Он начал рыться в своем угрожающе набитом портфеле. Я посмотрел на этот портфель, как на какой-то сундук сокровищ, и мне опять стало совестно перед самим собой.
