— Ты слышишь меня? — позвал Виноградов.
Нина молчала.
«Никогда он не был таким. Это радовало и пугало ее. Ну кто ей подскажет ответ? Сердце? У нее нет его. Ее сердце давно его сердце. Разум? А что он понимает в любви?
Я знаю, чего он хочет. От меня, по крайней мере. Осознанной необходимости. Семья… Я тоже хочу ее. А восемь лет? Восемь лет, на которые я имела несчастье родиться раньше его… Восемь лет… Много и мало.
Юрий не понимает этого, и именно потому, что моложе меня. Я хочу быть с ним вместе, но у меня не хватает сил назвать его мужем. Как это объяснишь ему… Мужчине этого не понять».
Юрий подошел к полке, вытащил книгу. Раскрыл. Может быть, здесь ответ? Давно существует литература, но никогда и никто не следовал ее наставлениям в жизни. Поистине, количество эмоциональных нюансов бесчисленно, и мир чувств человеческих бесконечен. Но он, как и мир материальный, в бесконечности и познаваем. В бесконечности… А я — человек с очень уж небольшим кусочком времени в кармане, и ответ мне нужен сегодня, сейчас…
Он провел ладонью по книжным корешкам.
— Ты уйдешь…
— Это продолжение разговора? — Юрий злился, и Нине не хотелось видеть его таким.
Он смотрел на Нину. Время — гадина! Ну разве виноваты они, что кто-то обошел друг друга на дорожке?
— Я раньше тебя постарею…
— Дура!
— Это ты говоришь сейчас, а через десять лет?
— Прости. Я теряю голову.
— Она понадобится, чтоб вовремя одуматься.
И снова. Все то же снова.
Такое было не по нем. В голодные годы он не мог украсть кусок хлеба. Кусок хлеба. Ласку воровать не мог тоже…
И сегодня все шло комом. В дверь постучали. Ввалились, похожие на дедов Морозов, ребята. В гости, мол. А что делать? Тем более, со своим коньяком.
Но все ничего… Только дернуло Семена Дегтярева притащить с собой трехлетнюю Маринку. Мать была в ночной смене, отцу надоело нянчиться одному, и он потянулся в гости.
На коленях у Виноградова девочка разговорилась. Она смешно спрашивала его:
— Дядя, вы спирт или молочко разбавленное пьете?
А больше ничего не было. И он не видел, как Нина смотрела на него и Маринку глазами больной важенки и, отвернувшись к плите, украдкой смахивала слезинки. И снова плакала, когда все разошлись.
Юрий неумело утешал, потом понял, что лучше сегодня ни о чем не говорить.
У порога она спросила:
— Скажи, почему люди плачут? Верно, от слабости, или, может, те, кто плачет, человечнее других…
