И через несколько минут в гостиной появилась низенькая, смуглая Экдес, еще через минуту, улыбаясь, вошла косившая глазами длинная Эшреф, а за ней полногрудая, белотелая Ахтер. Подав Сиавушу руку, — причем, руку они пожимали каким-то особенным, подчеркнутым образом, — они уселись по сторонам его.
Но, увы! Было видно, что ни одна из них ему не нравится. Да он уже и раньше их видел.
Мохаммед-Таги, обещавший Сиавушу «новенькую дамочку», делал Нахид-ханум знаки глазами. И она тоже глазами отвечала ему: «Подожди немножко».
Не прошло минуты, как вошла Эфет. На лице ее видны были свежеположенные румяна, скрывавшие бледность.
Несмотря на глубокую печаль, отражавшуюся на ее лице, она была необыкновенно прелестна. Лицо ее точно застыло, и неподвижные глаза глядели прямо перед собой.
Увидев ее, Сиавуш-Мирза сразу переменился.
Женщины попросили папирос. Так было уже заведено: у каждого, кто приходил сюда, не зная, курящий он или некурящий, просили папироску.
Сиавуш тотчас же открыл свой серебряный портсигар и дал каждой по папиросе с золоченым мундштуком.
Покурив и побеседовав о том, о сем, девицы, как полагалось, поднялись и вышли.
Тогда Мохаммед-Таги, все это время почтительно стоявший в уголке, подошел и наклонился к Сиавушу.
— Изволили убедиться, что чакэр вам не солгал?
А Сиавуш-Мирза, слегка постегивая Мохаммеда-Таги по спине своим коротким стеком, сказал:
— Аферин, аферин! Очень хороша, очень!
Появилась Нахид-ханум с подносом, на котором стояли графины с водкой и вином, блюдечко с фисташками, миндалем, жареным мягким горошком, абрикосовыми косточками и всяким другим аджилем и мисочка с мастом.
Поставив поднос перед Сиавушем, она снова направилась к выходу.
— Я с вами, — сказал Мохаммед-Таги.
И оставив Сиавуша курить и пить водку, Мохаммед-Таги вышел с Нахид-ханум во двор.
— Четвертая барину нравится. Сколько за ночь?
Кокетничая и жеманясь, Нахид-ханум ответила:
— Ну, твой барин такой хороший, что я с него, конечно, дорого не возьму. Что даст, то и хорошо.
— Ты эти церемонии-то брось, — сказал Мохаммед-Таги деловым тоном. — Говори, сколько платить?
Тогда Нахид-ханум стала думать, потом сказала:
— С напитками и ужином барин заплатит пятнадцать туманов.
— Ну, пятнадцать-то не заплатит, а вот десять туманов, пожалуй, даст. Только я у него возьму двадцать, а ты смотри, молчи.
Нахид-ханум согласилась, и, вернувшись в гостиную, Мохаммед-Таги доложил Сиавушу, что покончил дело на двадцати туманах, и то только для него Нахид уступила так дешево, а то, она, было, загнула пятьдесят.
