— Я тебе скажу, какой у него вкус.
Последующие действия совершались в героической дремоте. Мысль приятелей боролась с приливом. Некая запретная зона отделяла их от предметов. Они не видели стен коридора; они не касались руля велосипедов. Между стенами и их глазами, между сталью и их руками царила пушистая и в то же время скользкая толща. Движения их были всякий раз не совсем такие, как им хотелось. Но самая эта неверность сообщала им особую прелесть.
Впрочем, приятели и не думали этим огорчаться. Они на это едва обращали внимание. Пока тело боролось с некоторыми кознями вещества, душа была сплошным благородством и ясностью. Она питала безоговорочное дружелюбие ко всему существующему и поощрительное сочувствие ко многому возможному.
— Никогда еще я не понимал так ясно, как сейчас, — сказал Брудье, — слова мудреца: «Под углом вечности» — и никогда еще я так победоносно не проделывал опыта быть вечным.
Машины катились без малейшего признака опьянения. Вино, которое пьет человек, не проникает в машину. Машина пьяного человека едет прямо; и машины двух пьяных людей едут параллельно.
— Помнишь ли ты, — сказал Бенэн, — все те разы, когда мы чувствовали, насколько мы необходимы друг другу для этого опыта вечности?
— Да, ты прав. Будь я один, я знаю, было бы не то. Между нами — словно алтарный камень. Я хочу сказать, что когда ты тут, у меня величайшие гарантии. Я мямлю, но у меня ужасная потребность высказаться. Никто не знает, что такое дружба. Про нее говорили только вздор. Когда я один, у меня никогда не бывает той уверенности, что сейчас. Я боюсь смерти. Все мое мужество перед миром кончается просто вызовом. А сейчас я спокоен. Мы двое, вот как сейчас, на машинах, на этой дороге, при этом солнце, с этой душой, это оправдывает все, утешает меня во всем. Будь у меня в жизни только это, я бы не счел ее ни бесцельной, ни даже преходящей. И будь в мире, в этот миг, только это, я счел бы, что в мире есть и добро, и бог.
— Помнишь ты, — сказал Бенэн, — другие разы, такие, как этот? Мне вдруг вспомнился кульминационный пункт одного грандиозного шатания, прошлый год. Помню, как мы с тобой тащились рядом часа в два дня и пришли на перекресток. Это был квартал из тех, которые мы так любим, обширный, печальный и мощный, где нет ничего кажущегося, где все существует подлинно и сосредоточенно, где самые тайные силы вселенной движутся на виду у всех, потому что никто их не подсматривает. Знаешь? Дома не очень высокие, неправильные, фабричные трубы, большая стена без окон и без афиш, красный кабачок под меблированными комнатами, а главное — какое-то вечное присутствие, несмолкаемое дыхание, гул, подобный горизонту. Я помню, старина Брудье, ты сказал: «Я счастлив!» Мы позавтракали во втором этаже низенького трактирчика. Мы выпили кофе за два су в одном баре и коньяку за два су в другом баре. Больше нам ничего не было нужно; больше мы ни на что не надеялись. И наше счастье было в таком равновесии, что ничто не могло его повалить. Какое великолепное наслаждение! Когда сын человеческий познает хотя бы один только день этой полноты, он ничего не может возразить против своей судьбы.
