Она шевелилась, ища добычи. Она тянулась наружу, стараясь схватить что-нибудь на равнине. Но поезд шел слишком быстро, рвал соприкосновения.
Тогда она стала смотреть на поезд, как на свое собственное тело. Все это дерево, все это железо она охватила, все эти тяжелые вещества она включила в свою плоть.
После четверти часа езды движение поезда стало замедляться. Каждое сотрясение слегка запаздывало; потом машина жалобно засвистела. На Бенэна напала прямо-таки тоска. Он ничего не боялся, ничего не предполагал; но он совсем приуныл. Он ни о чем не думал, кроме как об этом замедлении, он ничего не желал, кроме как нового разгона.
В конце концов поезд остановился. Машина снова свистнула. Бенэн вспомнил, что он не помочился перед тем, как сесть в поезд. «В этом скромном вагоне ничто не приспособлено к тому, чтобы принять мочу человека».
Поезд свистнул еще раз. Бенэн ждал ответа на этот вопрошающий крик. Мир воздержался. Поезд был один на свете, и Бенэн в поезде был один. Положение столь же душераздирающее, как положение самого Господа бога.
Под вагонами прошел легкий скрип, по вагонам — легкая дрожь. Поезд тронулся, свистнув опять. Бенэну стало легче.
Его мочевой пузырь утратил всякое значение.
Потом опять останавливались на станциях. Так полагалось; Бенэну это не мешало. Никто из поезда не выходил, никто в него не садился. Вдоль вагонов проходил кондуктор, крича что-то, что всякий раз было похоже на брань. Кто-то свистел в свисток. Кто-то трубил в жалчайшую трубу. И Бенэн снова катился на всех своих колесах.
К семи часам в купе вошло солнце. Бенэну стало щекотно, он встал и начал шагать от окна к окну, говоря:
— Ходьба укрепляет легкие и освежает мышцы.
Но, дойдя до одного окна, он оказывался всего в двух шагах от другого, и хороший ходок мог бы пройти это расстояние в секунду.
Бенэн сел и запел «Tantum ergo».
Ему предстали поразительные и полные славы видения. Он увидел себя с Брудье на больших дорогах, на пути к Амберу и Иссуару, проклятым городам. Он увидел собрание приятелей, величавость их совещания в провинциальной ночи и чреду их трудов. Он увидел самого себя, облаченного в торжественное одеяние, высоко над толпой, под готическими сводами.
Многошумное грядущее наполняло вагон. Бенэн думал:
— Это слишком хорошо! Это сорвется.
Он устал быть наедине со столькими надеждами; и был рад, когда, наконец, к нему в купе сел пассажир. Это был поденщик. Бенэн возликовал безмерно, убедившись, что поденщик пьян.
