- Qu'est-ce que c'est que[9] "английский редингот"? - шепнула Надежда Николаевна Коке.
- Паутина от опасности, она же броня против удовольствия - мрачно ответил Кока.
- То есть?
- То есть кишка ягненка. Слепая.
- Зачем? - удивилась Надежда Николаевна.
Кока снял пятак с глаза, внимательно посмотрел на нее, затем снова на пятак и качнулся в своем кресле:
- То есть как зачем? Preservativo, враг детей. После поцелуя с любовью. Или без оной-с.
Надежда Николаевна густо покраснела.
- Но как же, - продолжал голосить Дулин, - наставляют русского мужика клерикальные пиявки? Буквально так: "плодитесь и размножайтесь!"
- Простите, не имел чести быть представленным, - снова донесся голос из-за корзины с цветами. - Ландграф, присяжный поверенный. Скажите, вы, верно, коммивояжер?
- Почему вы так решили? - шлепнул Дулин ладонью по перилам.
- Ну как же... Вы ведь издалека заходите: прогрессия, английский редингот, удобства...
- Стыдитесь, Ландграф! - вскочила Деленцова. - Господин Дулин в отпуске, только и всего.
- Да?
- Да! Господин Дулин - Sozialdemokrat, да будет вам известно! Его из тюрьмы отпустили на поправку здоровья.
Вепрев будто со стороны посмотрел на свои руки и увидел, что он хлопает в ладоши. Следом за Вепревым, сначала поглядывая друг на друга, а затем все более уверенно начали аплодировать встающие с мест дачники. Собака выскочила из-под стола и залилась оглушительным лаем.
- Браво! Браво, господин Дулин!
- Бис! - проснулся Засолов.
Мадам Выдрина хлопала ладошками сидящей на ее коленях дочери.
Ландграф поднялся и через стол протянул руку Дулину:
- Милостивый государь, примите мои искреннейшие извинения!
- Алаверды к вашим словам, - буркнул Дулин. - Не стреляться же с вами. Я продолжаю. Русскому правительству и богатеям выгоден рост народонаселения. Арифметика здесь очень простая: чем больше народа, тем дешевле рабочая сила, и тем больше барыш капиталиста. Поэтому никаких рединготов они русскому мужику и рабочему не дадут. Русское правительство потому и продолжает играть с народом в дочки-матери, что платить не хочет. Культурный французский рабочий получает в день пятьдесят су. Десять су он тратит на стол, пять - на платье, еще десять - на квартиру, еще пять су - на женщину. У него остается двадцать су чистого дохода, которые становятся его капиталом. У русских же рабочих ничего не остается, ибо их слишком много, а их барыш целиком присваивает капиталист, скупивший на корню русский трон. Вместо барыша им подсовывают царя-батюшку и веру в загробное царство, давно похеренную культурным французским рабочим. Вот какова цена тому и другому - двадцать су!
