Фельдфебель Гречко выбрался наверх и, стоя одной ногой в овраге, а другой, полусогнутой, - на краю, приложил руку к виску:
- Слушаю, ваше благородие!
- Долго вы там еще? Ужин скоро...
- Осмелюсь доложить, господин капитан, с такими силами никак не забросать. И даже края ровней не сделаешь. Тут, почитай, дивизии работы на месяц. Колодцы и те закопать не успели.
- Ладно, сам вижу. Как получишь дивизию, меня хоть полковником возьми. Строй людей.
- Строиться вылазь! - крикнул фельдфебель в овраг. - Лопаты внутрь строя!
- Вот и день прошел - сказал капитан Львович. - А зачем прошел, бог весть.
- Герман Арсентьевич, можно вас спросить? - произнес подпоручик Беляков.
- Спрашивайте, голубчик. Конечно, спрашивайте.
- Зачем нас вообще сюда прислали? Ведь верно фельдфебель сказал: мартышкин труд это.
- Вы когда, Роман Романыч, училище окончили?
- Прошлого месяца, - торопливо сказал Беляков, - но я еще и в корпусе...
- Пора бы уяснить, - оборвал его капитан Львович, - что покуда войны нет, людей занять чем-то надо. Das ist[2] наша цель. А средство есть нефашный.
- А люди как же? - спросил Беляков, судорожно глотнув воздух. - Тут ведь народ гулять будет.
- Тоже с народом быть хотите? - хмыкнул Львович. - Народ, батенька, сюда насильственно никто не пригонит. В отличие от нас с вами. Это мы люди казенные. Да и то сказать... Смотрите: почему этот Зелинский мне удар назад не отдал?
- Так расстрел бы ему вышел - проговорил Беляков.
- Вышел бы - согласился Львович. - Но и в морду мне сунуть он все равно бы успел. А вы говорите... Никто, на самом деле, нас воли не лишает. Только мы сами-с. И невольников на этом гулянии не будет. Вот так-то!
По пути к лагерю подпоручик Беляков оглянулся еще раз.
Овраг, под прямым углом идущий от Петербургского шоссе, разрезал Ходынское поле чуть ли не до середины. За ним, ближе к городу, к Брестскому вокзалу и Скаковому кругу, виднелись овраги помельче - иные тоже доходили до шоссе у самого города, чуть ли не возле Триумфальных ворот. Лучи тропинок разбегались от старых колодцев, послуживших и отхожими местами после того, как была закрыта Французская выставка 1891 года. Дальше начиналась Москва: серая полоса во весь горизонт, местами оживленная вечерними огнями. Скопления этих огней кончалось на правой стороне - там лежало Ваганьково кладбище.
* * *
"12 мая 1896 г. от Р. Х., воскресенье. Послезавтра в Москве коронация. Ходил к Деленцову. Пили цветочный чай с ситным, после сидр. Засолов считает фаланстеры единственно возможной формой счастливого устройства общества. Говорит, что там денег не будет. Вздор! "Государство" он, конечно, не читал. Разве что в брошюре Павленкова за три копейки, с описанием жизни Платона. Говорит, что Платон жил в Сиракузах и кричал "Эврика!" Но ведь он неумен. Он просто дурак! Экая скотина! Ужасно болела голова. На обед подавали превосходную гусиную печень и отменное крем-брюле.
