Борский хотел было спросить Наталью Кириловну, как это барон Зек успел обладить дело, но в комнату вошел молодой кавалерист и поднес Наталье Кириловне крошечную обезьяну.
— Только что на биржу привезли, Наталья Кириловна! — воскликнул офицер, подавая маленького зверька.
— Ах, какая прелесть!.. Спасибо вам, Аладьин. Целуйте руку!
Она занялась обезьяной, послала офицера за молоком, целовала маленького зверька, положила его себе на грудь и совсем забыла о Борском.
— Да куда вы, Борский? — заметила она, когда Борский поднимался. — Посмотрите, что за прелесть… Сейчас мы ему сливок дадим… Да что же Аладьин так долго! Аладьин, Аладьин! — крикнула она нетерпеливо.
Вошел офицер с блюдечком сливок. Началось кормление. Наталья Кириловна щекотала зверька и весело смеялась. Забава ей понравилась.
— Ну, прощайте… Гадкий! И посидеть со мною не хочет! — капризно проговорила Наталья Кириловна. — За это вот не дам вам руки!
Однако Борский все-таки взял руку, поцеловал ее и просил позволения побывать у ней на днях.
«Черт бы побрал эту обезьяну. От нее теперь никакого толку не добьешься!» — думал он, спускаясь по лестнице угрюмый.
«Теперь этот офицер, пожалуй, за обезьяну в фавор попадет!» — усмехнулся Борский, надевая пальто.
Швейцар заметил недовольное лицо Борского и не пожелал, как это обыкновенно делалось, счастливого успеха, а молча подал пальто и проводил Борского до дрожек.
— Куда прикажете? — спросил кучер.
— Домой! — сердито проговорил Василий Александрович и задумался над неудачами, которые в последнее время, как нарочно, скопились над его головой.
Глава пятнадцатая
Американец-спаситель
Скверную неделю переживал Борский. Кредиторы осаждали его, и нужна была вся его выдержка, чтобы не выдать положения, в котором он находился. Он всем объяснял, что на днях получит большое дело, и переписывал векселя, приписывая огромные комиссионные проценты. В доме не было ни гроша денег, и Борский принужден был занимать маленькие суммы на домашние расходы. Никто, разумеется, и не подозревал, что «миллионер» Борский находится в таком положении. Все шло в доме обычным порядком; только по утрам в кабинет к Борскому являлись какие-то темные личности, да сам Борский, оставаясь один, был не в духе и раздражителен до последней степени.
Елена ничего не знала, но чувствовала, что делается что-то неладное. Никогда она не видала Борского таким мрачным, раздражительным и вспыльчивым, как в эти дни. Он по целым дням не выходил из кабинета, а за завтраком и обедом обыкновенно молчал, почти не прикасаясь к кушаньям. Елена смотрела на мужа, но спрашивать его не решалась. Она и сама была не весела и с трепетом просматривала в газетах списки раненых и убитых. Последние дни муж и жена только и встречались в столозой. Борский просиживал до глубокой ночи в кабинете и мрачно ходил по комнате, придумывая найти выход из своего отчаянного положения. Со всех сторон он получал неутешительные известия. А платежи срочные были близки, и платить было нечем. Перед ним уже виднелся конец его блестящей карьеры дельца и впереди — банкротство, разорение, ненависть всех потерпевших лиц. Он судорожно схватывался за револьвер. Он не желал видеть все эти озлобленные, насмешливые лица. Самолюбие его не могло вынести ни молчаливого укора в глазах жены, ни перспективы сделаться посмешищем города… «Нет… Нет! Уже лучше разом покончить, а там пусть говорят… Мне будет все равно!» — говорил он сам себе…
