— Были какие-то.
— Куда они пошли, дедушка?
— А холера их ведает!
— У тебя на мельнице никто из них не остался?
— Нетути, — сказал Лукич коротко и повернулся спиной.
— Погоди, старик. — Атаман с седла соскочил, качнулся на дуговатых ногах пьяно и, крепко дохнув самогоном, сказал: — Мы, дед, коммунистов ликвидируем… Так-то!.. А кто мы есть, не твоего ума дело! — Споткнулся, повод роняя из рук. — Твое дело зерна на семьдесят коней приготовить и молчать… Чтобы в два счета!.. Понял? Где у тебя зерно?
— Нетути, — сказал Лукич, поглядывая в сторону.
— А в энтом амбаре что?
— Хлам, стало быть, разный… Нетути зерна!
— А ну, пойдем!
Ухватил старика за шиворот и коленом потянул к амбару кособокому, в землю вросшему. Двери распахнул. В закромах просо и чернобылый ячмень.
— Это тебе что, не зерно, старая сволочуга?
— Зерно, кормилец… Отмол это… Год я его по зернушку собирал, а ты конями потравить норовишь…
— По-твоему, нехай наши кони с голоду дохнут? Ты что же это — за красных стоишь, смерть выпрашиваешь?
— Помилуй, жалкенький мой! За что ты меня? — Шапчонку сдернул Лукич, на колени жмякнулся, руки волосатые атамановы хватал, целуя…
— Говори: красные тебе любы?
— Прости, болезный!.. Извиняй на слове глупом. Ой, прости, не казни ты меня, — голосил старик, ноги атамановы обнимая.
— Божись, что ты не за красных стоишь… Да ты не крестись, а землю ешь!..
Ртом беззубым жует песок из пригоршней дед и слезами его подмачивает.
— Ну, теперь верю. Вставай, старый!
И смеется атаман, глядя, как не встанет на занемевшие ноги старик. А из закромов тянут наехавшие конные ячмень и пшеницу, под ноги лошадям сыплют и двор устилают золотистым зерном.
V
Заря в тумане, в мокрети мглистой.
Миновал Лукич часового и не дорогой, а стежкой лесной, одному ему ведомой, затрусил к хутору через буераки, через лес, насторожившийся в предутренней чуткой дреме.
До ветряка дотюпал, хотел через прогон завернуть в улочку, но перед глазами сразу вспухли неясные очертания всадников.
— Кто идет? — окрик тревожный в тишине.
— Я это… — шамкнул Лукич, а сам весь обмяк, затрясся.
— Кто такой? Что — пропуск? По каким делам шляешься?
— Мельник я… С водянки тутошней. По надобностям в хутор иду.
— Каки-таки надобности? А ну, пойдем к командиру! Вперед иди… — крикнул один, наезжая лошадью.
На шее почуял Лукич парны́е лошадиные губы и, прихрамывая, засеменил в хутор.
На площади у хатенки, черепицей крытой, остановились. Провожатый, кряхтя, слез с седла, лошадь привязал к забору и, громыхая шашкой, взошел на крыльцо.
