— Эй, человече! — окликнул Руслана старик. — Уснул? Ешь. Мясо холодное ешь. Пей кумыс. Опять мешки таскать.
Руслан прикусил губу. Рассеянно глянул на скатерть, на небо в белых облаках, шатры, телеги. На траву — может, следы остались. Нет. Все истоптано.
— Чудо.
— Потому — Баян-Слу. То есть богатая красотою. Дочь моя, — пояснил он с грустной гордостью. — Ты ешь, сыне, ешь.
— Не похожа на ваших женщин.
— Разные у нас. Говорю, мы смесь. Своих чужим не отдаем, чужих берем. Бабка у меня — из северских славянок. Мать аланка. Жена, от которой Баян, остроготка. Звали ее Брунгильде. По-ихнему это Смуглая Удаль. Кажется, так. А по-булгарски выходит — раньше, то есть давно, пришла, досталась. Я дразнил: «Ты — прежде досталась, теперь мне нужна Сунгильде, пришедшая позже». И женился, — старик с тоской усмехнулся, — на пленной угорке Сунь. Обеих уже нет. Жаль.
Руслан — безнадежно:
— Верно, замужем.
— За князем Хунгаром, господином нашим.
— За князем… — Русич лег на спину, руки сложил под головой.
— Эй, ты чего? Ешь.
— Нет. Расхотелось.
Князь — он везде успеет.
Синь, Облака. Будто прямо в синих, с белками снежными, нежных твоих глазах коршун кружится, стан стережет. Не убежать. Злой коршун, зоркий, меткий. Золотой иволге смерть.
— Угрюма. Хворает? Не скажешь.
— Другого любила. Зарезал Хунгар.
— Зачем отдал, нелепый старик.
— Бек. Хозяин степи. Сам не приехал — нож свой прислал. С ножом обвенчали. Наш род захудалый, слабый. Что дочь — весь род взял в услужение.
— Ух ты! У нас не так.
— Получше?
— Сходятся селами на игрище, брагу пьют, пляшут, поют — тут и жен выбирают, кому какая по нраву.
— Сколько тебе?
— Осьмнадцать.
— Успел?
Покраснел юный смерд.
— Присмотрел было одну.
— Ну?
— Князь упредил. Видал ты ее. Людожирица, Идарова любовь.
Руслан, морщась, прикусил ладонь.
— Заноза?
— Ага.
— Говоришь — у нас не так.
— Голодали. Не до них.
— Ну, дело прошлое. Вставай.
Руслан выгрыз занозу, поплевал на ладони, потер одну о другую, ухватился за грузный мешок — и только вскинул его на плечо, как за спиной, будто это он взвихрил их вместе с мешком, раздались крики, гул, звон и топот.
Сверг мешок с плеча на телегу, глядит — мимо едет черный старик с огромным бубном в черных руках, весь в лисьих и волчьих хвостах, медных бубенчиках. Пасть — до ушей, в ней зубы большим снежным комом, а глаз почти не видать: две искры в грубых морщинах блещут. Позади, выступая из-за холма с каменной бабой, следуют конники в шубах мехом наружу.
