У загона — гомон, сумятица. Красавица, душа Людожирица, меньшая княжья жена, кричит, слезами обливаясь:
— Идаре, светик мой! Ненаглядный! Пошто ты эдак? Смирись. Покорись. Пойдем. Иль забыл, как в темных горенках кохались, чреслами соприкасались.
Стыдно Идару.
— У-у, стерва, — скрипел он зубами. — Ступай, чертовка. Кохайся теперь с волхвами.
Перед пленными, людьми большей частью незнатными — кузнецами, гончарами и смердами, приоткрылись на миг тайны терема. Взбеленились мужики: ишь, тварь! Тут не знаешь, куда забредешь, какое лихо ждет впереди, а у нее — бес на уме. Нам бы твои заботы.
И откуда это повелось — на князей, на бояр нет оков, им даже в полоне приволье. Вот уйдут сейчас домой, на Русь, и поминай как звали. Никогда их уже не увидишь.
Людожирица — ладно, хоть дружка пожалела. Другие смотреть не хотят. Отвернулись, к реке бы скорей. Вздохнуть боятся, не то что взглянуть: не дай господь — козаре передумают, опять в загон затолкают.
Эх, безобразники, пакостники. Эх, сволота.
Заметались пленные, кулаками замахали. Но, наткнувшись на копья, обессилели. Сидели, плакали, ругались.
— Сами — первые изменники.
— За что Калгаста сгубили? Добриту с Нежданом?
— За что нам век в цепях вековать?
Руслан, тот лихорадочно выхватывал из пестрых речей, изменчивых событий подходящие слова и мысли, лепил из них оправдание — себе, проступку своему:
— Всему — Доброжирова хитрость виной. Род на бояр, на князя сердился. За то, что хлебом с нами не делились. Волхв же сбил вече с пути. Неверно, с умыслом злым, истолковал гнев божий. На честных людей его повернул. И все равно… достал негодных Род грозой, огнем, злых козар напустил на лукавых.
— А кто в накладе? — Взбесился Идар, не унять. — Безмозглый крот! Заладил — Род, Род. Правду козарин сказал: урод твой Род, сто чертей ему в рот. Был бы за нас — упас. Нет, о сытых печется. Огонь наслал Хан-Теньгрей, а Род их теперь вызволяет. Княжил Ратибор? И княжит. Жили волхвы? И живут. Добрели, бояре на жирных щах? И впредь им добреть. А тебе, орясина, — в неволе гнить. Они заодно, волхв и есть Род. Этакий бог мне боле не бог. Иного найдем, смерды. У козар — Теньгрей. У ромеев свой бог. У алан, басурман. Поглядим, который лучше…
— Что, Арслан, скучно? — Старый козарин присел на корточки, сумрачно вздохнул. — Да-а, сыне, худо в неволе. Знаю. Сам не раз был в плену — у ромеев, славян. Народ мы неуемный, лезем всюду — случается, хватают нас. Правда, урусы — люди хорошие. Не то что ромеи. Те бесчеловечны. Урусы пленных не бьют. Одевают. Еды у них — вдоволь. Доставит степь хоть малый выкуп — ступай себе, друже, домой, да больше не попадайся. Одно плохо — для них, конечно, не для нас, — ленивы урусы. То есть, не то что ленивы, я неверно сказал, работать они здоровы — надо же столько земли перепахать, а медлительны очень, нерасторопны, На подъем тяжелы. Долго думают. От добродушия, что ли, это у них? Забыть его надо. Время какое? Гляди в оба, соображай мигом. А то живо голову снесут. Ты, сыне, не кисни. Изнутри сталью застынь. Иначе — зачахнешь. Ну, пойдем.
