— Это чем же ты меня прельщаешь?
— Зато опять будешь княжить.
— Ведь и кияне, — потупился князь, — могут власть мне вернуть. Чтоб держать заслоном от козар.
— Дурень! Для них ты — первая мель по Днепру. И не забудь — ты их прогнал.
— Ты их прогнал!
— Оба. Навеки мы связаны с тобою.
— Нет, — твердо сказал Ратибор. Он встал, отошел от ямы. — Околевай. У меня путь иной. Пусть холопом, но буду Руси служить.
— Чего ты мелешь? — взревел Доброжир. — Твой путь — мой путь. Ступай сюда. Тащи из ямы.
— Вытащу — сам угожу. Не в эту, другую. Из которой уже никто не вызволит.
— Скорей, ну?
Князь зашатался, рухнул в черную лужу, заплакал.
«Я, небесное созданье,
отлетаю на небо.
Я с вами больше не увижусь.
Вот ухожу уже совсем туда,
Где назначена мне обитель.
Навсегда прощайте!..»
Так сказав, она исчезла вмиг,
С быстротою падающей звезды.
«Нюргун- Боотур Стремительный»
Часть злодеев осталась за Росью улаживать споры с Русью, часть потянулась к степи, добычу везла, пленных и скот понукала, стремясь поскорее выйти к по-рогам.
Зря торопились. За ними не гнались.
Некому было их преследовать. Не с чем. Не на чем. Пеши конницы не настигнешь. По реке опередить? Нужны челны, а они сгорели; и сила надобна, чтоб грести. А где она?
Пленных загнали в лощину, руки развязали, не сразу всем — поочередно, не более чем у троих заодно. Покормили вареным просом из Ратиборовых припасов. Дали передохнуть.
Руслан до сих пор не мог забыть — и вряд ли когда забудет — свистящий ливень стрел, рядами косивший толпу. Смели, рассеяли и с тем же яростно веселым улюлюканием, будто зайцев травили, железные, жестокие, не то чтоб на час обозленные боем — видно, с детства беспощадные — ударили с копьями наперевес всей конной мощью…
— Их главный, — с жутью вспоминал Идар, — мечом кривым орудовал. Привстанет на стременах — рубанет. И непременно, веришь, нет, меж блях на плече угодит. Ну и глаз! И рубит с длинным потягом — не рубит, а режет. Пополам рассекает. Один, считай, треть дружины нашей распластал. Увертлив, черт. Проворен. Меч-то удобный. Не очень чтоб грузный, а легкий, но веский — тяжесть у него, похоже, в середине. А наш прямой, долгий меч — не меч, дубина железная. Не режет — ломает, кости крушит. Но пока ты его подымешь- три раза брюхо проткнут, нутро наружу вы-вернут.
— Н-да-а, — тянул дружинник озадаченно, — верно сказал киевский волхв: не зазнавайтесь. Такой у нас меч да этакий. Он, конечно, добрый, спору нет, но, выходит, не самый лучший. А ведь хитрость невелика — облегчить, чуть изогнуть. И выгодно это: из одного выйдет четыре.
